— Ну и подонки вы тут! — презрительно осадила всех Ифиса, — А ты, Ноли, неужели настолько ущербна, что не только тайно следишь за другими, но ещё и вытряхиваешь чужие секреты тем, кто в них не нуждается! Да после такого я тебе и не позволю к себе прикоснуться, злыдня… найду себе другого мастера по гриму и причёскам. Там, может, личная драма происходит, а вы потешаетесь…

— Не место тут для личных драм, на проходном дворе, — ответил кто-то Ифисе, недовольный её обозначением всей честной компании, — а раз согласилась на всё, то и терпи!

Вскоре они потеряли интерес к влюблённым в дальнем конце апартаментов гостеприимной, хотя и покинувшей их хозяйки. У них была своя жизнь. И свой пир. А подробности такого вот обсуждения передала мне Ифиса, когда прошли годы, а она всё не могла забыть той ночи. Где я заняла то самое место, которое она грезила захватить для себя. Только Рудольфа она и считала равным по своим качествам своему любимому чудовищу, что лично для меня было оскорбительно. Хуже Ал-Физа был разве что Чапос. С учётом же её литературного дара сильно приукрашивать действительность, те речи посторонних людей обо мне и о нашей любви в столь неподходящем месте на самом деле были мерзкие, грязные, откровенно сволочные. И передать их смачную низость Ифиса, конечно же, не могла, как женщина манерная и не способная на такие вот срамные выверты речи. Но и того, что она донесла, было достаточно, чтобы я оцепенела от стыда и негодования, даже спустя годы. А к тому, что на самом деле происходило между мною и Рудольфом, всё это имело такое же отношение, какое имеют навозные плюхи проходящего стада к покрытому утренней росой и пробуждающемуся, расцветающему саду за неприступной высокой оградой. Под одним и тем же светлым небом происходят одновременно очень разные процессы и явления, как дивные, так и отвратительные. Но в то время фантастически красивая Ифиса, никому не нужная, никем не любимая, многоликая — многожильная со слов Гелии, нешуточно меня ревновала и не была настолько душевно ко мне привязана, как произошло намного позже. Иначе она не стала бы о таком рассказывать.

Возврат к оставленным тропам невозможен, да и не нужен

Несмотря на все последующие события, окутавшие нашу первую ночь любви каким-то мутным коконом, подобным старому стеклу с искажающими подтёками, — и не воздействие потока времени с его наносами было тому причиной, — я сохранила в памяти все подробности. Как несомненную неподдельную драгоценность. Когда в результате необратимой трансформации всего моего существа, из розовощёкой девушки, живущей «на облаках иллюзии», я преобразилась в бледноватую и на долгие десять лет печально-задумчивую женщину…

Но в ту ночь я была оглушена и напитана таким ливневым шквалом счастья, которого мне хватило как резерва для подпитки и дальнейшей устойчивости моей психики на годы. Впрочем, всё это пока что не являлось тем полноценным счастьем, которое способна испытать опытная женщина. Это было больше счастье психологическое, чем телесное. Вначале же я ощутила такую пронзительную и нестерпимую боль внутри своего тела, о которой и не подозревала. Мне даже померещилось, что я непременно умру. Но даже в моменты плача от муки физической, я не сожалела о непоправимости содеянного. Впервые я почувствовала, что такое одержимость мужчины желанной девушкой, а также ответное устремление самой девушки эту одержимость разделить пополам, о чём рассказывала Азира со свойственным ей бесстыдством. Потом я уснула, и во сне внутрь меня вторгся и искусал огромный, страшный скорпион, оживший и приползший с той его незабвенной рубашки. Очнувшись от кошмара, я потрогала себя рукой и, осязая влагу, не могла понять, что это кровь, потому что было темно. Чтобы остановить кровотечение, он неощутимым движением ввёл мне внутрь какую-то капсулу, после чего возникла мгновенная блокировка болезненных симптомов. Он стал утешать меня, но утешения мне не требовалось. Я сама хотела повторения того, что и произошло, вроде как, и без поспешного устремления реализовать наше подлинное уже соединение именно здесь, в доме его жены и моей подруги. Но этот поступок не являлся предательством, ибо таковым сама Гелия его уж точно не сочла бы, предав своё прошлое с ним и тяготясь настоящим. Она скинула его с себя как тяжёлую ношу, подлым низким, а всё же изящным движением своих прекрасных плеч, не выбирая средств, лишь бы избавиться. Безответственная и безнравственная красавица, не ведающая за собой никакой вины. Но эта вина осталась на нём и на мне, как мутная взвесь на дне безупречно-прозрачного по виду сосуда, из которого мы и пили свой волшебный нектар, преподнесённый нам Богами Паралеи.

Оговорённое в самом начале и взаимно одобренное удерживание от настоящей близости так же взаимно было нарушено. Теперь уж сдерживать себя от взаимной ненасытности было и невозможно, и незачем. Боль осталась во сне, похожем на бред, а в яви только реальное, очищенное от сожалений, сомнений и прочих мутных примесей абсолютное счастье. Горький осадок всплывёт и отравит чуть позже.

Начавшийся с печали и затянувшийся день, наполненный праздничной, но для меня внешней суетой, а потом и страшным приключением, когда меня чуть не отправили в ужасное путешествие на рабские плантации, перешёл в столь же длинный и бесконечный, но уже оглушительно счастливый ликующий вечер любви. А тот, как ему и положено, перетёк в ночь незаметно для меня, но и сама ночь казалась невероятно растянутой. Или мы действительно провели её в каком-то ином измерении? Я даже не думала, что я способна на полное отсутствие того, что называют стыдом. Его не было и в помине…

Хотелось остановить те мгновения навсегда, потому что лучшего, чем они, не было ничего. Давно замечено, что привычные слова, когда касаешься ими любви, становятся пошлыми и убогими, не способными передать восхищение и красоту того, что между нами происходило. Мы стали с ним кем-то, у кого общее тело, общая кровеносная и нервная система. Мы стали тем, что выше тела и выше индивидуальной души, это же было и соитие душ тоже. И как молниеносно всё случилось. Я даже наедине с собой больше стеснялась себя, чем рядом с ним. Не осталось ничего запретного, ничего тайного ни в нём для меня, ни во мне для него. Я устала настолько, что не было сил даже на ласковые и нежные признания. Я щекотала его кончиком языка, и только распухшие от