– Почему не отвели в дом? – сурово спросила Анежка Витановна у одного из мужиков.

– Не дается, – тихо сказал он. – С нее, считай, сняли. Не знаю, успели чего или нет… все беда. Бери ее, хозяйка, лечи, ты по-женски отогреть сумеешь. И спасибо тебе. Как зовут тебя?

– Анежка, – буркнула она, испытывая отчего-то тяжелый стыд и вину.

– А я Милослав Вотжеч. Будем знакомы, хозяйка.

Анежка Витановна склонилась над Элишкой, подняла ее – та молча забилась и замычала.

– Ну-ну, милая, – сказала северянка, обнимая и крепкими руками удерживая девчонку, – все закончилось. Пойдем, отмоешься, полечу тебя. Убили мы их, всех убили.

Мужики расступались, опускали глаза – Анежка Витановна почти несла Элишку на себе.

– Сюда другие не придут? – спросила она у Вотжеча, прижимая к себе девочку и ласково гладя ее по спине. – Ну, ну, милая, хорошо уже все, сама посмотри, хорошо…

– Ночью не должны, – ответил северянин. – А утром уходить надо.

Анежка Витановна посмотрела на свою корову, на раненых соотечественников, на разгромленный хлев.

– Вот что, – сказала она весомо. – В дом приходите, как закончите здесь. Я девочку обихожу, в дальней комнате уложу и вас накормлю, в баню пойдете отогреетесь. А я потом дочери позвоню. У меня зять будущий – Игорь Иванович Стрелковский, начальник внешней разведки. Думаю, он и пленных увидеть захочет, и нас послушать. Сюда я теперь только после войны вернусь, видимо, не раньше.

Тха-нор так и лежал на кровати, уже не дергаясь. Но ухитрился, вывернув руки, перекатиться так, чтобы все видеть, и сверлил хозяйку диким взглядом.

– Что ж вам в своем мире-то не сиделось, – в сердцах выговаривала ему Анежка Витановна, впихнув в ладони девчонки кружку с горячим чаем, а себе накапав сердечных капель, – что ж вам сюда-то припекло лезть, твари вы инородные! Баб им подавай, скотам, баб… отходить бы вас всех этой плетью да за хозяйство на воротах повесить, чтобы неповадно было! Ну, что смотришь? Дорого тебе мои титьки обошлись, да? И не стыдно ведь лапать было! Зла не хватает!

Она замахнулась на него полотенцем. Иномирянин вздрогнул, но промолчал – трудно говорить с заткнутым кляпом ртом.

Анежка Витановна завела Элишку в баню, помогла снять разорванную одежду, заставила выпить своего самогона и повела парить – мыть. Девчонка ни на веник, ни на мытье, ни на ласковые уговоры не реагировала: смотрела в одну точку и периодически начинала хватать ртом воздух. И только потом, когда Анежка Витановна влила в нее несколько глотков настойки, закашлялась, хватаясь рукой за горло, и разрыдалась. И долго плакала в материнских объятьях мощной северянки: уже ходили по дому мужики, звякали кастрюлями, а она все плакала и выплакаться не могла.

Тяжела участь женщины на войне, а в плену и того тяжелее.

Анежка Витановна позвонила дочери только через два часа, когда Элишка уже спала во второй комнате, на Люджинкиной кровати, а мужики, напарившиеся и сытые, обрабатывали раны и тихо разговаривали о произошедшем.

Через двадцать минут во дворе северянки открылось Зеркало, и людей, как и пленников, забрали в Иоаннесбург. Во дворе остались следователи Управления. А еще через час из такого же Зеркала в зеленоватую морозную ночь вышли несколько боевых магов и зачистили двор, предав инсектоидов и трупы иномирян огню.

Начало марта, Пески, Тафия

Обитель Триединого стояла в Тафии на одном из многочисленных холмов у реки Неру. Белоснежный купол храма окружала полоса зелени и фруктовых деревьев, а вокруг сада был построен крытый двор на резных колоннах – чтобы прихожане могли отдохнуть на лавках от палящего солнца и не так трудно было работать священникам. Кельи монахов и служителей, кухня, кормильня и другие хозяйственные помещения находились за храмом, в П-образной постройке, и, если смотреть сверху, весь комплекс представлял собой огромный белоснежный квадрат с зеленым кругом посередине, из которого поднимался купол храма.

Сейчас меж колоннами гулял свежий речной ветерок с едва уловимым запахом тины, а Вей Ши, склонившись у ног старика-кочевника, сидящего на скамье возле входа в храмовый двор, промывал ему язвы. Отсюда, от ворот, было видно, как с восходом солнца уходит из низин Города-на-реке густой туман, утекая по улицам обратно в реку, словно щупальца диковинного испуганного осьминога.

– Привет, это опять я!

Вей Ши, невольно обернувшийся на звук голоса, увидел девочку, гостью Мастера, – она нарочито жизнерадостно улыбалась ему и махала блокнотом для рисования.

Первый раз девчонка появилась у храма дней через десять после того, как сюда пришел он сам. Сначала в сопровождении двух охранников бродила меж колонн, останавливаясь перед мозаичными стенами, зарисовывая и фотографируя храм, затем заметила Вея, подметающего двор, подошла.

– Ты теперь здесь, да? – спросила, сжимая фотоаппарат и с жалостью глядя на него. – Четери тебя выгнал?

Он тогда промолчал, прошел мимо. На следующий день она появилась снова, когда он мыл в роднике, изливающемся из большой чаши, тарелки после кормления страждущих. Потопталась вокруг, вздыхая, затем сказала:

– Ты извини, что я тебя тогда сфотографировала. Я не думала, что этим обижу. И мне жаль, что Четери тебя выгнал.

Он снова промолчал, полоская посуду, и девчонка поинтересовалась:

– А ты извиниться не хочешь? Что напугал меня и ударил?

– Я тебя не бил, – буркнул он, подхватил стопку тарелок и пошел обратно в кормильню.

С тех пор она приходила каждый день. Рисовала, фотографировала. И болтала, болтала, бесконечно болтала. Как сейчас.

– Вообще в ответ тоже положено поздороваться, – укоризненно заметила девчонка.

Вей Ши молча отвернулся и продолжил мыть ноги старика-кочевника. Чуть позже в храм придут драконы помогать служителям Триединого, которых на всех болящих не хватало. А его задача сейчас – облегчить боль.

Старик приковылял, когда на востоке едва-едва занимался рассвет, рухнул на лавку возле самого входа в храм, и Вей Ши, вышедшему за ворота поупражняться с шестом, пришлось принимать пациента вместо служителя. Он вытер распухшие ноги чистым полотном, нанес мазь, приготовленную монахами, плотно обмотал синеватые голени и ступни и кое-как втиснул их в растоптанные кожаные туфли старика. И едва удержался, чтобы не поморщиться – пахло от подопечного нехорошо, и ноги у него до обработки были грязными.

– Спасибо, сынок, – проскрипел кочевник, подслеповато щурясь. Лицо его было коричневым, прожаренным солнцем, и тем ярче выделялись кустистые седые брови и длинная тонкая борода. – Вот тебе за помощь.

В ладонь йеллоувиньца перекочевала мелкая медная монетка.

– Благослови тебя Триединый, – пробормотал Вей Ши ритуальную фразу и сунул монетку в мешочек у пояса. Он не имел права отказываться. Подхватил болящего под локоть и аккуратно повел его в храмовый лазарет мимо кормильни, откуда доносился запах просяной каши. Было раннее утро, и огромный крытый двор храма был еще пуст. Скоро взойдет солнце, и через пару часов потянутся сюда больные и беженцы: кто полечиться, кто поесть, пока не обустроился на новом месте.