– Щепетильность? – усмехнулся Евсей Наумович.

– Как же! – воскликнул Эрик Михайлович. – А Рунич?! Ты ему плешь натер с Монтенем.

– Щепетильность, Эрик, у меня не только относительно книг, – Евсей Наумович прикрыл глаза и глухо добавил: – Вот что, Эрик, пей свой коньяк и уходи.

– Не понял! – воскликнул тот с каким-то любопытством.

– Я читал твои письма… Наталье. И, вообще, я многое узнал, Эрик. И пережил это не менее тяжело, чем смерть Наташи. Не хочу ничего выяснять. Хочу, чтобы ты просто ушел.

Воздух кухни стал тяжелым и вязким. Эрик Михайлович стиснул ладони замком, подпер подбородок и устремил на Евсея Наумовича немигающий взгляд серых глаз.

– Она сама шла на это, Евсей. – Стиснутые ладони, казалось, сковывают каждое слово Эрика Михайловича. – Моя вина лишь в том, что я не в силах был противостоять ей. Она была максималистка, Евсей. Она не могла смириться с твоими неудачами.

– Неудачами?! – Евсей Наумович вскинул брови.

– Она тянулась к тебе другому. А ты им не стал. Слинял! Ничего не добился в жизни, – голос Эрика Михайловича крепчал. – Кем ты был? Неудачником! Хотел стать писателем – не стал, сошел с марафона, ни строчки не напечатал. Прости за высокопарность: она хотела гордиться тобой.

– Но я был журналистом, – словно оправдывался Евсей Наумович. – И, вроде, неплохим.

– Ты был средним журналистом, Евсей. В сущности – хроникером. Ты вылезал на теме. Кто сейчас тебя помнит? Ты уже столько лет не востребован, никому не интересен, – Эрик Михайлович вздохнул и добавил: – И, потом, извини, Евсей. Ей надоело сводить концы с концами. Бегать к родителям за подаянием. К родителям, с которыми ты не всегда вел себя уважительно. Наташа давно хотела оставить тебя. Останавливал Андрон. И, между прочим, я! Да, да. Я уговаривал ее не оставлять тебя, не ломать семью. Потому что ты мне был дорог не меньше, чем она.

– Но ты и ее предал, Эрик, – тихо проговорил Евсей Наумович. – Ты предал ее с Зоей.

Эрик Михайлович резко умолк. Отвинтил крышку склянки и, проливая на стол, плеснул коньяк в рюмку. Затем заговорил торопливо, догоняя одну неоконченную фразу другой, то повышая голос до крика, то пришептывая слова. Эрик Михайлович говорил о том, что все это он делал ради Евсея Наумовича. Что в те далекие осенние дни отдыха на Черном море Наталья твердо решила уйти от Евсея к нему, к Эрику. Несмотря на то что и он был увлечен Натальей, Эрик вернулся в Ленинград. Да, он сблизился с Зоей! Но опять же, чтобы сохранить семью Евсея. В расчете, что Зоя как подруга поделится с Натальей и та порвет с Эриком и тем самым сохранит семью. Что, собственно, и произошло. И именно это побудило Наталью уехать в эмиграцию.

– Посуди сам, Евсей, неужели я не нашел бы объекта более привлекательного, чем Зоя, похожая в своих очках на сову. Скажи! Я не прав? Не молчи!

Странная аберрация исказила лицо Эрика, и Евсей Наумович напряг зрение, пытаясь вернуть его ясность.

Вероятно, поднялось давление, отрешенно подумал Евсей Наумович и проговорил:

– В Иерусалиме, в Стене Плача, я оставил записку. Япросил Бога оградить меня от предательства друзей.

– Ко мне это не относится, – Эрик поднял рюмку и посмотрел на коньяк под лучами лампы.

– Ты – подлец, Эрик, – четко произнес Евсей Наумович.

Эрик Михайлович махом осушил рюмку, поставил ее на стол и проговорил спокойно:

– Знал бы ты, Евсеюшка, сколько раз я давал деньги твоей жене, чтобы поддержать вашу семейную жизнь, чтобы Наталья не бегала к своему отцу за подаянием. Ты, Евсей, месяцами жил за мой счет!

Евсей Наумович откинулся на спинку стула. Руки в карманах халата налились тяжестью.

– Ты – подлец, Эрик! – так же четко и негромко повторил Евсей Наумович.

– Перестань меня оскорблять! Ты! Пархатый старик! Эрик Михайлович резко поднялся с места. Склянка опрокинулась. Коньяк пролился на клеенку.

Терпкий запах прояснил сознание Евсея Наумовича.

– Постой! – крикнул он в спину Эрика Михайловича. Тот остановился в проеме двери, глядя через плечо в глубину кухни.

– Эрик, я вызываю тебя на дуэль!

– Что?! – Эрик Михайлович резко обернулся. – На дуэль?! – Он качнул головой и расхохотался. – На дуэль? С тобой? Чем драться? Табуретками?

– Эрик! – жестко повторил Евсей Наумович. – Я вызываю тебя на настоящую дуэль. У меня есть пистолет. Правда, один. Но мы очередность разыграем монетой.

Эрик Михайлович оторопел. Предложение Евсея Наумовича звучало так нелепо и дико, что казалось плодом продуманного решения.

– Ты с ума сошел.

– Пархатый старик! – договорил Евсей Наумович.

– Извини. Вырвалось, – пробормотал Эрик Михайлович.

– Не вырвалось. Это у тебя в крови.

– Ты дурак, Евсей, – спокойно проговорил Эрик Михайлович. – Обыкновенный дурак. Если бы не я. Я тебе подыскивал работу. И в архиве, и в экскурсионном бюро. Но отовсюду от тебя избавлялись. Писатель-графоман! Непризнанный гений! Только и мог наскрести гроши худосочными газетными статейками.

– Неправда! Ложь! Мои статьи до сих пор вспоминают.

– Кто?! Идиот! Тебя жалеют, как безобидного дурака. Если бы не квартира Андрона у Таврического сада, ты бы ноги протянул со своей копеечной пенсией. Ты обречен на одиночество, жалкий старик! – Эрик Михайлович метнулся в прихожую. – И он вызывает меня на дуэль, кретин! Где ты такого боевого духа набрался? Не в своем ли Израиле?

Эрик Михайлович сорвал с крючка дубленку. Продел в рукав одну руку и, перетаптываясь на месте, принялся ловить ускользающий второй рукав.

– Помоги! Не видишь?

Евсей Наумович шагнул к нему и покорно подхватил рукав дубленки.

– Господин Сирано! – Эрик Михайлович продел руку во второй рукав. – На дуэль он меня вызывает! Что ж, давай! Завтра я собираюсь на дачу. Приезжай к одиннадцати. Я с удовольствием прострелю в лесу твою глупую башку. Все равно она тебе не нужна. Иначе бы ты сумел удержать женщину.

– Неправда, – вяло проговорил Евсей Наумович. – Наталья меня любила.

– И сделала от меня два аборта. – Эрик Михайлович сорвал с полки мокрую шапку, нахлобучил и крикнул с порога: – Если за ночь не очухаешься – завтра, в одиннадцать. И составь какую-нибудь писульку, чтобы меня за такого болвана не особенно тягали, если что. И не опаздывай, у меня в два часа лекция!

Электричка коротко свистнула и, наращивая шум колес, покатила дальше. Кроме Евсея Наумовича, вагон покинули двое – мужчина и женщина. Мужчина шел по самому краю платформы, закинув лыжи на плечи. Женщина оттаскивала за рукав своего спутника к середине платформы, боясь что тот поскользнется и свалится вниз. Мужчина упрямо возвращался к кромке. Женщина обидчиво махнула рукой. Они спустились по лесенке, перешли через рельсы и двинулись к поселку, что застыл в далеком зимнем мареве с противоположной стороны от дачи профессора Оленина.