Влюбившись в нее, я была вынуждена сдерживать нетерпение. На это я была мастер.

— С чего, — готовно спросила я, — началась Вселенная?

— До ее создания существовал верховный бог, которого звали Праджапати. Он имел — и имеет — три ипостаси. Брахма — создатель. Вишну — хранитель…

— Где теперь находится Брахма? — Я знала ответ. Но хотела слышать, что скажет Лакшми. Любой вариант индуизма мог стать намеком.

— Он спит. И не пробудится, пока не настанет время заново воссоздать мир.

— А третий бог?

— Третья ипостась единого бога — это Шива, разрушитель. — Лакшми нахмурилась. — Некоторые ставят его выше Вишну.

— А где теперь Шива?

— Здесь… там… всюду. Всегда ждет.

— Чего? — Жаль, что я не успела вымыть голову перед выходом…

Но Лакшми не ответила. Мы снова пересекли разрушенный внутренний дворик. Обезьяны молча следили за нами; среди них была мать с младенцем. Когда мы проходили мимо, она уставилась на Лакшми агатовыми глазами. Глаза детеныша были закрыты. Я не могла сказать, умер он или уснул.

Лакшми протянула руку и коснулась головы большой обезьяны. Я физически ощущала близость длинных клыков к этой белой руке. Но, к моему удивлению, ничего не произошло.

— Это наши друзья, — сказала Лакшми. — Когда Вишну появился на Земле в образе Рамы, он женился на Сите… моей предыдущей инкарнации. Когда царь демонов Равана похитил Ситу, между Рамой и Раваной началась большая война. В этой войне обезьяны бились бок о бок с Рамой, и царь демонов, как всегда, был повержен. С тех пор обезьяны любят нас, а мы любим их. — М-да… А вот Мэри Бейкер-Эдди считала боль, болезни, старость и смерть «ошибками».

Мы вышли из храма. Все вокруг казалось настолько нереальным, что я сначала приняла очень злую обезьяну с желтыми клыками и глазами доктора Ашока за нищего. Затем, поняв свою ошибку, я едва успела избежать укуса в ногу. Когда я ударила злобную обезьяну палкой, то с опозданием поняла, что это действительно безногий нищий.

Мы с Лакшми сели в такси до того, как нас успела линчевать разгневанная группа людей и обезьян. Точнее, две разгневанные группы, потому что обезьянам столпившиеся вокруг люди нравились ничуть не больше, чем людям обезьяны.

В тот странный день меня не любили ни те ни другие.

3

На следующее утро мы с Лакшми поехали в аэропорт Нью-Дели, где она непонятным образом сумела договориться обо мне с властями за какой-нибудь час.

— Я пользуюсь влиянием, — сказала Лакшми. Так оно и было. Джип по разбитой колее отвез нас туда, где хранились и обслуживались частные самолеты.

Там нас ждала дюжина мандали. Большинство составляли белые американцы. Они выглядели очень обычно. Ни одной пары безумных глаз. Но они низко поклонились Лакшми. Хотя она старательно представила меня каждому из мандали, я не запомнила ни одного имени. Меня интересовали только аэропорт, бригада обслуживания и коровы, которые как-то пробрались через изгородь и бродили по полю.

Будучи пилотом, я подняла шум из-за коров на взлетно-посадочной полосе. Но меня никто не слушал. Несколько тысяч лет назад Индия тоже страдала от перенаселения. Перед ее правителями встал вопрос: есть коров или использовать их в сельском хозяйстве? Сельское хозяйство победило. Коров сделали священными животными. Никто не имел права причинять им вред, тем более есть. Корова была первым трактором. Результат? Слишком много людей плюс слишком много коров. Индия стала беднейшей из стран третьего мира и превратилась в макрокосм худших черт, свойственных человеческой расе в прошлом феврале.

Пока дерзкая и невероятно грязная обслуживающая бригада шныряла вокруг, я обшарила «Гаруду» с зубной щеткой (как выразился бы Г. В. Вейс) и обнаружила под брезентом в багажном отделении то, что сначала показалось мне набором батареек, а в действительности представляло собой бомбу с часовым механизмом.

Меня всегда привлекали электрические приборы любого вида, включая те, с помощью которых можно было что-нибудь взорвать. Эта штука имела весьма мудреное устройство и была никак не индийского производства. Я повернулась к бригадиру — маленькому толстенькому человечку с лицом убийцы. Да, есть такое понятие, как лицо убийцы. Достаточно посмотреть в любое зеркало. Направила на него фонарик. Заставила заморгать.

— Что это? — Я протянула ему бомбу. К счастью, я была слишком испугана, чтобы бояться. Иногда такое случается в воздухе, при чрезвычайных обстоятельствах.

— Батарейка, — сказал он. — Запасная батарейка. Очень полезная. В Катманду нет запасных частей. Очень дорогая.

— Не думаю, что она нам понадобится, — улыбнулась я. — Можешь взять ее. — И сунула ему бомбу.

— Нет, нет! — Он был испуган. Это до некоторой степени доказывало, что он был участником заговора. — Нужна батарейка, — сказал он, пятясь.

— Батарейка делает бум-бум, — сказала я и сделала вид, что хочу бросить в него бомбу. Он с воплем вылетел из багажного отделения, и больше мы его не видели.

Я принялась за работу. Зная, что малейшей ошибки будет достаточно, чтобы превратить нас в грязное облако над Нью-Дели, я отключила взрывной механизм. Как видите, ошибки не произошло. Когда я работаю, то думаю только о работе… и Амелии. Когда мне приходится тяжело, я вспоминаю о том, как Амелия летела из Порт-Морсби. Думаю о ее штурмане, Фреде Нунане, который валялся пьяный в задней части самолета. Представляю себе их диалоги. Катастрофа или вынужденная посадка произошла всего несколько часов спустя. Иногда мне кажется, будто я действительно знаю, что именно она сказала, а Фред ответил. Думаю, она разбилась нарочно. У нее было больше силы воли, чем у меня.

Когда я вынесла бомбу из самолета, Лакшми сказала:

— Мы опаздываем. — Я вздрогнула, когда поняла, что на отсоединение и разрядку взрывного устройства ушло больше часа. Наверно, время умеет останавливаться.

— Прошу прощения, — хладнокровно сказала я. — Была небольшая проблема. Теперь она решена. — Больше я ничего не стала объяснять, чтобы никого не тревожить.

Взлетная бригада следила за мной, как сказал бы Г. В. Вейс, с бесчувственными лицами. Я подошла к ржавой жестяной бочке с водой, оставшейся от муссонных дождей, и утопила бомбу на дне. Потом выпила бутылку приторной апельсиновой воды. И тут у меня затряслись руки. Лакшми пристально посмотрела на меня. Она понимала: что-то не так. Но ничего не говорила.

Вскоре после полудня мы взлетели.

Я не сидела за штурвалом «Лирджета» год с лишним. Хотя это не самая любимая из моих машин, я была счастлива оказаться на высоте в сорок пять тысяч футов над этими злобными обезьянами, бродячими коровами и умирающими с голоду людьми. Антуан де Сент-Экзюпери где-то писал, что настоящий авиатор — это фашист.