Есть основания полагать, что именно так и было. Морис Палеолог писал 21 октября 1916 года: «Из всех тайных агентов Германии, я думаю, нет более активного, чем банкир Манус… Я сильно подозреваю, что он является главным распределителем немецких субсидий. Каждую среду у него обедает Распутин… Есть, конечно, несколько милых женщин для оживления пира… Пьют всю ночь напролет; Распутин очень скоро пьянеет; он тогда болтает без конца. Я не сомневаюсь, что подробный отчет об этих оргиях отправляется на следующий день в Берлин с комментариями и точными подробностями в подтвержение».

Причина, по которой обвиняли в измене императрицу, была пустяковой. Когда Александра Федоровна разослала германским офицерам, находившимся в русских госпиталях, молитвенники, этот невинный жест назвали доказательством ее сговора с неприятелем. Английский атташе Нокс встретил на фронте русского генерала от артиллерии, который, пожав плечами, брякнул: «Что мы можем поделать? У нас повсюду немцы. Императрица и та немка». Даже находясь в царской Ставке, адмирал Нилов (тот самый, который вместе с Распутиным и бывшим директором департамента полиции Белецким участвовал в попойках с Манусом), преданный царю, ругал императрицу почем зря. «Не могу поверить, что она предательница, – разорялся он, – но то, что она с ними заодно, – это очевидно».

Тот факт, что государыня защищала Распутина, вызывал у всех самые гнусные предположения. Повсюду – в светских салонах, на заседаниях городских дум, профсоюзных собраниях, в окопах – были уверены, что между ними существует интимная связь. Генерал Алексеев уведомил царя, что солдаты в своих письмах постоянно пишут о его жене и Распутине. Сплетни распространялись, и постепенно все стали относиться неуважительно к императрице. А. А. Вырубова вспоминала: «В лазарете, к сожалению, слишком привыкли к частому посещению государыни – некоторые офицеры стали держать себя в ее присутствии развязно. Ее Величество этого не замечала». Часто за глаза ее называли немкой подобно тому, как Марию-Антуанетту ненавидевшие ее французы называли австриячкой. «Для меня, для моих родных и для тех, кто часто встречался с императрицей, один намек на ее немецкие симпатии казался смешным и чудовищным, – писал великий князь Александр Михайлович. – Наши попытки найти источники этих нелепых обвинений приводили нас к Государственной думе. Когда же думских распространителей этих клевет пробовали пристыдить, они валили все на Распутина: „Если императрица такая убежденная патриотка, как может она терпеть присутствие этого пьяного мужика, которого можно открыто видеть в обществе немецких шпионов и германофилов?“ Этот аргумент был неотразим».

В конце 1916 года у всех возникло ощущение, что грядут какие-то перемены. Многие надеялись, что перемены произойдут без насилия, что монархию можно так видоизменить, чтобы стало возможно создание правительства, ответственного перед народом. По мнению других, чтобы сохранить самодержавие, его следует очистить от скверны. Керенскому стало известно о существовании группы офицеров, которая разработала план «разбомбить автомобиль царя». Знаменитый летчик-истребитель, капитан Костенко, решил спикировать прямо на вагон, в котором поедет император. Ходили слухи, будто генерал Алексеев и Гучков сговорились вынудить царя отправить императрицу в Крым. Но Алексеев заболел лихорадкой и сам вынужден был отправиться в Крым на лечение.

Признаки надвигающейся беды отчетливо видели другие члены императорской фамилии. Вернувшись в ноябре из Киева, царь принял своего двоюродного дядю, известного историка и президента императорского Исторического общества, великого князя Николая Михайловича. Завсегдатай петроградских клубов, слывший радикалом и сторонником парламентаризма, он направил императору несколько писем, в которых настаивал на предоставлении Думе больших полномочий. В Ставке великий князь имел продолжительную беседу с государем, после чего передал ему письмо. В уверенности, что в письме изложены уже известные ему факты, император переслал письмо супруге, не читая его. К своему ужасу, Александра Федоровна убедилась, что это открытое обвинение в ее адрес: «Ты веришь Александре Федоровне. Оно и понятно, – писал родственник. – Но то, что исходит из ее уст, есть результат ловких подтасовок, а не действительной правды. Если ты не властен отстранить от нее эти влияния, то, по крайней мере, огради себя от постоянных систематических вмешательств этих нашептываний через любимую твою супругу». Возмущенная, императрица написала мужу: «Я прочла письмо Николая с полным отвращением… Это, выходит, почти государственная измена».

Несмотря на осечки такого рода, представители императорской фамилии продолжали оказывать давление на государя. Обратиться к нему с просьбой предоставить стране конституцию было поручено дяде императора, великому князю Павлу Александровичу. 16 декабря за чашкой чая великий князь высказал такое пожелание. Николай II отказался удовлетворить его, заявив, что во время коронации поклялся передать самодержавную власть неприкосновенной своему сыну. Слушая супруга, Александра Федоровна смотрела на великого князя и качала головой. Затем Павел Александрович откровенно заговорил о вредоносном влиянии Распутина. Ни слова не говоря, император курил, государыня же стала с жаром защищать «чудотворца», заметив, что «на пророков всегда клевещут».

Самое тяжелое впечатление на императрицу произвела встреча с сестрой, великой княгиней Елизаветой Федоровной. Надев светло-серое одеяние своей обители, та приехала из Москвы, чтобы открыть младшей сестре глаза на старца. Едва Элла упомянула имя Распутина, лицо царицы словно окаменело. По словам государыни, ей жаль, что сестра поверила наветам на отца Григория, и если ей нечего больше сказать, то визит можно считать завершенным.

М. Палеолог так описывает это событие:

«На этих днях ее сестра, вдова великого князя Сергея, игуменья Марфо-Мариинской обители, нарочно приехала из Москвы, чтобы рассказать ей о растущем в московском обществе раздражении и обо всем, что затевается под сенью Кремля.

Она встретила со стороны императора и императрицы ледяной прием; она была так поражена этим, что спросила:

– Так я лучше бы сделала, если бы не приезжала?

– Да, – сухо ответила императрица.

– Мне лучше уехать?

– Да, с первым поездом, – резко заметил император.

Больше сестры не встретились».

И великие князья, и генералы, и депутаты Думы сходились в одном: Распутина следует убрать. 2 декабря на заседании Госдумы с обличительной речью выступил сорокашестилетний Владимир Митрофанович Пуришкевич. Автор сатирических стихотворений, популярных среди думских депутатов, он был блестящим оратором, появление которого на трибуне неизменно вызывало всеобщий интерес. Пламенный патриот, Пуришкевич с головой ушел в работу по снабжению армии. В его распоряжении был санитарный поезд, курсировавший между фронтом и Петроградом. Приглашенный царем на обед в Ставке, Пуришкевич произвел на императора благоприятное впечатление. «Полон энергии и великолепный организатор», – писал о нем государь.

Убежденный монархист, в течение двух часов Пуришкевич обличал «закулисные силы, позорящие и губящие династию»[80]. «Достаточно одной лишь рекомендации Распутина для назначения самых гнусных кандидатов на самые высокие посты», – восклицал он. Затем, встреченный овацией всех присутствующих в зале заседаний, Пуришкевич обратился к сидевшим перед ним министрам: «Если вы верноподданные, если слава России, ее могучее будущее, тесно и несравненно связанное с блеском царского имени, вам дороги, ступайте туда, в царскую Ставку, киньтесь в ноги царю и просите позволения открыть глаза на ужасную действительность. Имейте мужество сказать, что народный гнев растет и что темный мужик не должен далее править Россией!»