А еще ему не давали всецело переключить свое внимание на окружающие его сейчас реалии мысли о Ямине. Он попытался сосредоточиться и представить себе последствия халатного отношения к своим обязанностям и несвоевременного реагирования на атаку турок, но ее миловидное личико неизменно появлялось перед его мысленным взором, словно лицо какого-то джинна.

Эти назойливые наваждения закончились лишь с первыми лучами солнца. С внешней стены донеслись крики людей, поднимающих тревогу. Он схватил меч и выскочил из караульного помещения. За ним последовали другие воины. Они побежали все вместе по ступенькам на верхнюю часть стены.

На мгновение ему показалось, что у него началась галлюцинация, которая являлась результатом какого-то сбоя в работе мозга и еще одним симптомом той странной психической болезни, жертвой которой, похоже, он стал. Затем снова послышались крики людей – все они показывали куда-то пальцем и с вопросительным видом смотрели то друг на друга, то на объект, вызвавший у них тревогу и, по-видимому, отнюдь не являющийся галлюцинацией.

Как раз перед внешним краем рва, нависая над крепостной стеной, на которой стоял Джон Грант, возвышалась массивная квадратная башня. Похоже, она была сооружена в виде огромного деревянного каркаса, который затем покрыли шкурами животных и обшили досками. От ее верха до самого низа виднелись амбразуры для стрельбы из лука, через которые можно было заметить двигающихся внутри башни воинов. Самое же худшее заключалось в том, что через верхние амбразуры этой башни турки теперь могли наблюдать за всем, что происходит на крепостной стене и в городе за ней.

– О Господи! – тяжело вздохнув, пробормотал Джон Грант.

В следующее мгновение он услышал голос Джустиниани. Джон Грант повернулся и посмотрел на генуэзца, присутствие которого всегда вызывало у него прилив энергии и уверенность в себе. Они сражались вот уже несколько недель, решительно отбивая все атаки турок, но генуэзец, похоже, ничуть не устал и все еще был полон бодрости, как и в день своего прибытия на корабле в Константинополь. Каждый раз, когда какая-нибудь секция стены обваливалась в результате турецкого обстрела, Джустиниани тут же появлялся в этом месте, собирал трудоспособных людей и поторапливал их, чтобы бреши в стене как можно быстрее были заполнены обломками и землей (разумеется, вперемешку с их слезами и потом).

– Эти турки не уступят в коварстве самому сатане! – крикнул он.

Оправившись от замешательства, в которое он впал при первом взгляде на это чудовищное сооружение, Джон Грант начал рассматривать башню, выискивая ее слабые места. Он с большим удивлением заметил, что у этой башни есть своего рода хвост в виде траншеи, идущей от ее основания аж до турецких позиций, находящихся на расстоянии в несколько сотен метров от нее. Эта траншея была прикрыта бревнами и плотными шкурами животных, благодаря чему по ней можно было пригонять в башню людей и приносить строительные материалы без особых опасений за их безопасность.

Разглядывая башню, Джон Грант понял, в чем заключается ее главное предназначение. Из отверстий в ее основании турки бросали в ров какие-то обломки, камни, песок и все такое прочее, заполняя ими ров с ужасающей скоростью. Если защитники города ничего не предпримут, причем в самое ближайшее время, то копошащиеся в башне турки засыплют такой широкий участок рва, что по нему запросто сможет пройти целое войско.

– Они, должно быть, соорудили эту башню ночью, – сказал Джустиниани. Десятки людей собрались вокруг генуэзца и стали внимательно слушать его рассуждения по поводу этой новой угрозы. – А затем они переместили ее на колесах через никем не занятую зону к самому краю рва.

Не успел он сказать что-нибудь еще, как раздалась целая серия следующих один за другим громких выстрелов, а затем донеслись звуки ударов каменных ядер об укрепления города. Турки сосредоточили обстрел на одной из секций стены возле ворот Святого Романа. Окинув внимательным взглядом вражеские позиции, Джон Грант увидел стоящие рядом несколько бомбард – вероятно, самых тяжелых и самых длинных из всех артиллерийских орудий, имеющихся сейчас у турок. Пока он их разглядывал, со стороны османских позиций донеслись громкие крики, потом зазвучали трубы, загремели барабаны и деревянные гонги: еще одна брешь – самая широкая из всех, которые до сего момента удавалось проделать турецкой артиллерии, – появилась в стене, а над ней взметнулось огромное облако пыли. После небольшой паузы раздались еще более громкие крики: турки вопили в предвкушении своего триумфа, – и пару минут спустя волна турецких воинов покатилась вниз по склону, направляясь к пробитой бреши.

– За мной! – крикнул Джустиниани. – Следуйте за мной!

Пока эта волна приближалась, защитники города, гораздо менее многочисленные, но не менее воинственные, побежали к воротам. Те из защитников, у кого имелась лошадь, вскочили в седло и поскакали к воротам, опережая пехотинцев.

Джон Грант одним из первых прибыл к бреши вслед за Джустиниани. Вместе с императором, который лично явился к воротам Святого Романа, они взобрались на кучу каменных обломков и увидели нечто ужасное. Османы, похоже, не ограничились тем, что соорудили за прошедшую ночь эту башню. Под покровом темноты они сделали еще кое-какие приготовления: довольно широкий участок рва был уже почти доверху засыпан камнями и землей.

Хотя в стене сейчас была пробита самая большая из всех брешей, она была очень быстро заполнена, но не землей и бочками, а защитниками города. Они встали плечо к плечу и приготовились встретить турок, первые из которых вскоре добежали до них, угрожающе держа свои кривые сабли над головой. Джон Грант покосился на людей, стоящих рядом с ним. Он узнал среди них Минотто из Венеции, доспехи которого были покрыты вмятинами от ударов кривой саблей и топором, и трех братьев Боккиарди – Антонио, Паоло и Троило, которые прибыли в Константинополь из Генуи за свой счет и со своим оружием.

Затем Джон Грант посмотрел на Джустиниани, находившегося, как всегда, в первых рядах и приподнимающегося на цыпочках, словно он готовился броситься вперед; на дона Франсиско де Толедо – капитана-авантюриста из Кастилии, который имел богатый воинский опыт. На мгновение он ощутил прилив гордости и подумал, что может сейчас заплакать, – но не от страха, а от любви. Юноше вдруг подумалось, что если ему суждено сегодня умереть, то пусть он умрет здесь, рядом с этими людьми, его боевыми товарищами. Ведь они становились храбрецами благодаря любви к ним со стороны соотечественников и верили в то, что погибнут не зря, даже если их ждет сокрушительное поражение. Они были готовы отдать все свои силы и бороться до последнего дыхания, и не сомневались в том, что даже их безжизненные тела, рухнувшие наземь, станут последней преградой, отделяющей врага от тех, кого они защищают.

Впереди нападающих бежал тяжеловооруженный воин-янычар. Его металлический нагрудник поблескивал, а вдоль края клинка плясали вспышки солнечного света. Джустиниани встретился с ним взглядом и прыгнул вперед, но валун, на который он приземлился, оказался неустойчивым, и генуэзец потерял равновесие в тот момент, когда янычар уже оказался возле него и замахнулся на него саблей. Джон Грант резко поднял свой меч и рванулся вперед, к Джустиниани, надеясь успеть парировать удар янычара и спасти генуэзца. Однако как бы быстро ни двигался шотландец, его заметно опередил Паоло Боккиарди, который, словно проворный, бросившийся за добычей кот, взмахнул своим прямым мечом подобно тому, как машет топором дровосек, и перерубил обе ноги янычара выше колен.