– Это точно, – согласился Мэл и пошел вперед по кирпичной дорожке, проложенной собственными руками. Завернул за угол под падубы, которые так разрослись, что пришлось наклоняться, чтобы не уколоться. Кирпичная дорожка идет мимо заднего сада, прогнившего настила для барбекю, вдоль газона – былой гордости и радости Мэла, – сплошь заросшего сорняками, через почти исчезнувший проем в высокой тисовой живой изгороди, к тому месту, которое Кейтлин называла своим «тайным садиком».

– Теперь понимаю, почему вы настаивали на сопровождении, без вас мы не справились бы, – сказала Белла Мой.

Малькольм с усилием улыбнулся. В животе сжался ком, когда он осветил фонариком деревянный детский игровой домик. Он вдруг занервничал. С одной стороны, удивлен, что домик еще тут, с другой – лучше бы его не было. Слишком сильно напомнил о болезненном разрыве с Линн.

Домик сложен из бревен, держится на четырех кирпичных опорах. Мэл сам его строил из любви к Кейтлин. Ступеньки ведут к дверце посередине, с обеих сторон от нее оконца. Стекла целы, хотя луч фонарика не пробивается внутрь сквозь толстый слой пыли.

Он хотел окликнуть Кейтлин, но из пересохшего горла не вышло ни звука. Поднялся по ступенькам в сопровождении полицейских, повернул круглую ручку, распахнул дверь.

Сердце радостно екнуло. На полу у дальней стены домика сидит дочка, согнувшись, как резиновая эластичная кукла, глядя в колени. На прицепленном к поясу плеере горит зеленый огонек, в тишине слышен припев: «Раз… два… три… четыре…» Мэл узнал Фейст. В настоящий момент это любимая певица Кейтлин. Эми, его падчерице, она тоже нравится.

– Привет, милая! – вымолвил он, стараясь не испугать дочь.

Нет ответа.

Внутри все похолодело.

– Детка! Ты в порядке? Это папа.

На плечо легла рука, удержала.

– Сэр, – предупредительно проговорил сержант Брэнсон.

Не обращая внимания, Мэл рванулся вперед, упал на колени перед дочерью.

– Кейтлин, дорогая!

Обхватил ладонями лицо – холодное как камень. Легонько приподнял ее голову – глаза широко открыты, но взгляд неподвижный.

– Нет! – крикнул он. – Нет! Пожалуйста… Не-е-е-ет!

Гленн Брэнсон поднял фонарь, осветил лицо девочки, стараясь поймать хоть какое-нибудь движение зрачков, век, ресниц. Ничего.

Мэл отчаянно прижался губами к губам Кейтлин, пытаясь вдохнуть в нее жизнь. Женщина-детектив за спиной вызывала скорую. Через двадцать минут, когда прибыли наконец врачи, он все еще старался вернуть дочку к жизни.

Через десять дней добрые женщины – констебль и переводчица – провели Симону через ограждение в аэропорту Хитроу к самолету «Бритиш эруэйз». Она крепко прижимала к груди Гогу. Один полицейский обшарил в Уистон-Грэндж все мусорные баки, отыскал его и вернул.

– Ну, ты рада вернуться домой к Рождеству? – весело прощебетала констебль.

Переводчица повторила вопрос по-румынски.

Симона пожала плечами. Ей мало что известно про Рождество. В основном оно связано с толпящимися людьми, которые снуют по городу с деньгами в кошельках и бумажниках. Хорошее время для воровства. Она в полной растерянности. Ехала-ехала, кочевала из одного места в другое. Вот и теперь неизвестно, где находится. Больше тут быть не хочется. Хочется только снова увидеть Ромео.

Она уставилась в землю, не зная, что ответить. Вдобавок говорить еще больно. Ей объяснили, что это от вставленной в горло трубки и скоро пройдет.

Непонятно, зачем надо было вставлять эту трубку, зачем ее теперь отправляют обратно. Переводчица говорила, что плохие люди хотели убить ее, вынуть внутренности. Верить или нет? Может быть, это просто предлог для отправки назад в Румынию.

– Все будет хорошо! – посулила констебль, обняв ее в последний раз у подножия трапа. – Йен Тиллинг договорился, что тебя встретят и отвезут к нему в приют. Там ты теперь будешь жить.

– А Ромео придет? – спросила Симона.

– Ромео тебя ждет.

Она поднялась по ступенькам, не зная, верить или нет.

Две улыбающиеся стюардессы встретили ее наверху, проверили посадочный талон, проводили на место, помогли пристегнуться. Почти весь полет она мрачно смотрела в спинку переднего кресла, стискивая в руках паспорт, который должна предъявить по прибытии, а поднос с едой оставила нетронутым. Все время думала только о Ромео. Может, он ее встретит. Может, когда они увидятся, все снова будет хорошо.

Может, у них найдется новая мечта.

Рой Грейс всегда любил гулять под меловыми утесами к востоку от Роттингдина. В детстве прогулки с родителями были почти неизменным воскресным ритуалом, а в последнее время, хотя бы в свободные воскресенья, стали ритуалом для них с Клио.

Ему нравится драматическое ощущение, возникающее здесь, особенно в бурную погоду вроде сегодняшней, с порывистым ветром, высокими волнами, когда море накатывает на берег, швыряя пену и гальку в низкий каменный парапет. Драматичность усугубляют таблички с предупреждением об опасности камнепада и обрушения. Запахи тоже нравятся – соль, водоросли, время от времени вонь тухлой рыбы, которая мгновенно рассеивается. Нравятся грузовые суда и танкеры на горизонте, а чуть ближе яхты.

Сегодня последнее воскресенье перед Рождеством, надо бы чувствовать себя свободным и радостным рядом с любимой женщиной. Но душа так же беспокойна, как тяжелые, пенистые волны.

Оба тепло одеты, он держит Клио под руку. Ему вдруг подумалось, будут ли они по-прежнему совершать такие прогулки и через пятьдесят лет, когда станут сморщенными старичками.

Хамфри семенит на длинном поводке, гордо держа в зубах трофей – кусок топляка. К ним, громко тявкая, бросилась маленькая коричневая собачонка. Клио выдернула руку, наклонилась погладить собачку. Та нервно попятилась, Хамфри выронил деревяшку и грозно зарычал. Шикнув на него, Клио шагнула к собачке, та еще отступила. Клио с Грейсом рассмеялись. Потом собачку окликнул хозяин, и она умчалась.

– Ну, великий детектив, что чувствуешь? – спросила Клио, вновь просовывая руку Грейсу под локоть.

– Не знаю, – честно ответил он, наблюдая за Хамфри, старавшимся снова ухватить деревяшку.

– Расскажи.

– Кажется, герцог Веллингтон говорил, что хуже проигранной битвы только выигранная…

Клио кивнула.

– Вот что я чувствую.

– Я не совсем понимаю, – сказала она, – как могло случиться, что все эти медики так долго продержались, ведь ни один из них рта не раскрыл.

– В Румынии хирург зарабатывает триста евро в месяц. Младший медперсонал еще меньше. Вот как. В Уистон-Грэндж сколачивали состояния и были чертовски довольны.

– И не мозолили глаза, затаившись в сельской местности.