– Из-за Маргарет? – уточнил шепот; Курт кивнул. – Хорошо, – неопределенно подытожил собеседник и, помолчав мгновение, продолжил: – Стало быть, если вас не отзовут, если не осудят, не снимут Знака… Что вы станете делать, майстер инквизитор? Сможете вы продолжать службу и дальше? Как? Как вы поступите, расследуя дело кого-то, подобного вашей возлюбленной?

– Я не знаю, – теперь сразу ответил Курт, выпрямившись. – Об этом я еще не думал.

– Неправда, – мягко возразил шепот. – Вы об этом думали – я вижу. И не раз.

– Хорошо, – согласился он, – думал. Но решения не принял. Не знаю, что я буду делать. Смотреть по ситуации, вернее всего. Однако, прошу прощения, этот разговор не имеет смысла – Вальтер Керн отослал отчет о произошедшем, и вскоре здесь будет представитель кураторской службы, что, скорее всего, окончится для меня печально.

– Не окончится, – коротко возразил шепот, и Курт вздрогнул снова. Неужели… – Да, – подтвердил собеседник. – Если в нашем дальнейшем разговоре я не услышу чего-то, что бы мне не понравилось, вам ничего не будет грозить.

– У вас и в Конгрегации свои люди? – усмехнулся он. – Настолько высоко?.. Тогда – к чему вам я? Я, как вы заметили сами, «юноша смышленый»; по меньшей мере, не болван, посему уже понимаю, что происходит: дело не лишь в том, что мою благонадежность вас попросила испытать она, это – проверка перед тем, как принять меня в какое-то таинственное сообщество заговорщиков или что-то в таком роде. Маргарет – возможно, я для нее ценен по-своему, по причинам, важным лишь для нее. Но всем прочим подобные объяснения чужды, чувства неважны, подобная structura признает лишь одно, для нее главное: ценность; aliis aliud expedit[169], верно ведь? Так к чему вам я: следователь четвертого ранга, пешка, никто?

– Снова вы задаете вопросы, – вздохнул шепот. – Однако я вам отвечу, дабы не оставить ложного впечатления. Вы все неверно представили себе, юноша. Я не глава тайного союза, мы не плетем conjuratio globalis[170], имеющий в своем итоге повсеместные перемены в Конгрегации. Хотелось бы нам этого? О да. Способны ли мы на это? Нет. Посему мы можем лишь говорить сейчас, как вы сами: надо что-то делать, однако мы не знаем, что. Мы не можем ничего переменить.

– Так кто вы тогда?

– Я всего лишь собрал окру́г себя людей – таких, как Маргарет. Всего лишь для того, чтобы они были вместе. Чтобы не выживали поодиночке.

– Ее, однако, вы бросили, – заметил Курт неприязненно; тот снова разразился тяжелым вздохом:

– Не все так просто, как вам мыслится, юноша.

– Только это я и слышу в последнюю неделю…

– Наконец-то вы слышите правду, – заметил шепот с усмешкой, похожей на ветер. – Вначале я показался вам злодеем, затем вы стали ожидать от меня слов о добре и любви; нет, майстер инквизитор, я не то и не другое. Я всего лишь человек, которому верят другие, я тот, кто не дает им перегрызться между собою, – ведь подле меня настолько многообразные личности, что без удерживающего их споры могут зайти слишком далеко, что привлечет ненужное внимание и навредит им самим. Я оказываю помощь, когда имею возможность…

– И желание?

– Возможность, – повторил собеседник чуть строже и снисходительнее. – Я не имел возможности вмешаться. Ведь Друденхаус до сих пор уверен, что Маргарет фон Шёнборн – единичный случай, просто одаренная графская вдова, направившая свои силы не в то русло. И всё. Вмешайся я – и все было бы иначе. Вы еще не забыли, что такое «охота на ведьм» в самом прямом и неприглядном значении этого слова, майстер инквизитор?

– Да, – мрачно откликнулся Курт, припомнив десятки, сотни дел, прочтенных им этой зимой в архиве, припомнив свою бессильную злость и ненависть, вспомнив, как стоял над бочкой с водой, пахнущей плесенью и гарью, после допроса Отто Рицлера, в подвале, пропитавшемся запахом пота и крови… – Я понимаю, о чем вы говорите.

– Вот так-то. Спасением Маргарет занимался ее дядя, и это было логично, это было заурядно и естественно.

– Керн был намерен идти до конца.

– Да, риск имелся. Была вероятность того, что ее осудят; однако не мог же я ставить под угрозу многих ради спасения одного, пусть и столь одаренного человека. Кроме того, мы ведь не сплоченная община; я говорю «мы» лишь потому, что некоторые из нас знают о существовании друг друга, что, согласитесь, в нашем мире и в наше время уже многого стоит. Большинство из них друг друга никогда не видели – для их же блага; все они знают лишь меня. Всех их, таких, как Маргарет, объединяет лишь то, что для них я в некотором роде авторитет – лишь потому, что умнее, сильнее и старше.

– Учитель? – усмехнулся Курт; собеседник, кажется, нахмурился – голос его похолодел:

– Бросьте, майстер инквизитор, оставьте ваши схемы в прошлом; нет, я им не учитель. В науке выживания? Да. В искусстве? Нет. Мы разные – я уже упоминал об этом. Я не могу их учить, равно как преподаватель латинского языка не сможет обучить арбалетчика; я не рассматриваю те редкие случаи, когда тайной слабостью учителя является еженедельная воскресная стрельба на плацу. Я даю советы. Не более.

– И Маргарет хочет получить у вас совета, стоит ли связываться со мною или лучше избавиться, пока я не узнал непомерно много?

Шепот вздохнул:

– Нет, юноша; вы здесь потому, что Маргарет хочет, чтобы вы узнали непомерно много, а для того – да, ей нужен был совет. Можно ли доверять вам? Достойны ли вы знать все, или вас следует ограничить частью? Именно потому, что избавляться от вас ей очень не хочется.

– Или убить, если я играю с ней.

– Ну, в этом случае, вы сами должны понимать, что жалеть вас было бы глупо, согласитесь.

– Да, – усмехнулся Курт. – Не могу не признать… Так значит, это не ваша идея – наворовать книг из университетской библиотеки.

– Каждый из моих собратьев… или сестер по искусству развивается сам. Так, как ему угодно. Так, как он может. Насколько хватает его сил, ума, знания, смелости и выдержки. Если он попадется – он выкручивается самостоятельно. Если он поднимается выше по лестнице знаний и умений – я прилагаю некоторые силы к тому, чтобы сохранить его безопасность.

– Стало быть, они борются за то, чтобы к вам приблизиться?

– Они борются за то, чтобы стать лучше. Я определяю для себя ценность каждого; вы сами сказали – это главное. Согласно его ценности я и поступаю; к чему рисковать потерять все и всех ради того, кто не способен на большее, не способен на многое, ради того, кто может лишь слушать и ничего не умеет делать сам, искать, думать? Думать, юноша, вот что я вынуждаю их делать – думать самим. Поступать так, как решили они – но под свою ответственность… Вы считаете меня жестоким?