Вощинский ударил кулаком по широкому колену.

— Ну все, хватит, — недобро усмехнулся он, агрессивно выдвинув челюсть. — Давайте поговорим насчет завтра.

Чан увел ее. Он не хотел, чтобы кожа Лиды пропахла ими, он увел ее от их сигар и их жестоких слов. Он прошел вместе с ней через весь город до Арбата, до небольшой китайской чайной, и ему было приятно видеть, как ее глаза радостно заблестели, когда она увидела это место.

— Я и не знала, что здесь есть такая чайная, — улыбнулась она.

— В любом столичном городе есть китайская чайная. Мы, китайцы, как крысы, проникаем всюду.

Она стянула шапку, тряхнула волосами и вдохнула знакомый запах специй, жасмина и фимиама, который шел от желтых и зеленых резных украшений на фасаде.

— Я уже и забыл, — пробормотал он, — до чего моя душа скучает по цветам, которые дают жизнь и энергию. Здесь, в советской России, улицы серы, как смерть. Даже небо над нами плоское и бесцветное.

Он завел Лиду в источающее благоухание помещение. Они сели за низкий бамбуковый столик, и молодая китаянка в ципао арбузных цветов (темно-зеленый, красный и черный) подала им исходящий паром красный чай. Девушка почтительно поклонилась, и Лида посмотрела на Чана с мягкой улыбкой.

— Любимый мой, — сказала она, когда китаянка удалилась, — ты так сильно скучаешь по своей стране?

— Она — часть меня, Лида. Ее желтая земля у меня в крови.

Светло-карие глаза девушки поймали его взгляд.

— Что нам делать?

Он подался вперед, взял ее руку, спрятал в своих ладонях.

— Давай поговорим о твоем отце.

Она кивнула, сделала едва различимое движение подбородком.

— Это был человек, наделенный властью. Мужчина с семьей, вхожий в дома графов и князей. При царе у него была прекрасная жизнь, но при большевиках он потерял все, и от него самого мало что осталось.

— Это то, что он пытался объяснить в своих письмах. Как ему пришлось отбросить все и оставить только основное ядро самого себя, для того чтобы выжить. Ты и я, Лида, мы понимаем это.

— Да. — Печаль в этом коротком единственном слове была тяжелее золотого Будды в окне.

— Я не все тебе рассказал, Лида. В тот день, когда наша делегация побывала в тюрьме твоего отца, я узнал еще кое-что.

Она молчала в ожидании.

— Полковник Тарсенов — это начальник тюрьмы — рассказал мне, что идея проекта была предложена самим Йенсом Фриисом. Все было разработано им лично. Он не просто инженер, которого привлекли к работе. Еще в трудовом лагере он задумал рождение этого монстра, как он его называет.

Губы Лиды сжались.

— Ты хочешь сказать, что считаешь его самого монстром? Человеком, недостойным спасения?

— Нет, я так не считаю. Взамен он попросил свободу, и всю их группу после окончания проекта пообещали отпустить.

Лицо ее расслабилось, она улыбнулась.

— Но это же прекрасно! Почему ты раньше не сказал? Так его отпустят!

— Так они сказали.

Тон, которым это было произнесено, насторожил Лиду. Улыбка увяла.

— Нет, Чан. Не надо…

— Мне очень жаль, любовь моя.

— Ты не поверил им.

— Нет. Ты можешь себе представить, чтобы военное руководство позволило людям, обладающим сверхсекретными сведениями, свободно разгуливать, где им вздумается?

Лида покачала головой.

— Их отправят обратно в лагеря?

Он не ответил.

Рот ее сжался, и она спрятала его за маленькой фарфоровой чашкой.

— Значит, их расстреляют.

— Думаю, что да.

Маленькая рука, зажатая в больших ладонях, задрожала.

— Он умрет, — прошептала она.

— Если мы не вытащим его оттуда.

— Не суди моего отца строго, Чан. Мы не можем знать, через какие ужасы он прошел. Что он терпел день ото дня на протяжении двенадцати лет. Для него это был способ прекратить пытку.

Чан раскрыл руки и выпустил ее.

— Я знаю. Любой из нас поступил бы также.

Они оба знали, что это была ложь.

— Спасибо, — прошептала она и улыбнулась.

Сидя верхом на спинке кровати Попкова, мальчик играл с великаном в карты и отчаянно спорил, когда попадался на жульничестве. Играли на сухие бобы. Оба они вошли в азарт и с головой погрузились в игру. Судя по горке бобов рядом с Эдиком, он выигрывал. Серуха сидела на коленях Елены, которая посмеивалась, оттого что щенок облизывал ее пальцы так жадно, как будто это были сосиски. Но едва порог комнаты переступила Лида, игра и смех тут же прекратились. У девушки возникло желание сразу выйти.

— Так тебе, я вижу, уже лучше, Лев, — шутливым тоном произнесла она. — Я знала, что ты прикидывался. Попков косо улыбнулся в ответ. — Да. Захотелось просто денек в постели поваляться. — Ленивый казак, — нахмурилась Лида. — А я-то по такому холоду ношусь по всему городу, лекарства ему покупаю!

Она бросила ему полбутылки водки, а щенок соскочил с колен Елены и бросился к ней со всех лап, высунув язык. Из кармана Лида достала бумажный пакет и раздала Серухе, Эдику и Елене по жареному пирожку.

— Что это? — с недовольным видом поинтересовалась Елена. — Подарки на прощание?

— Может быть.

— Так все уже готово? — тут же спросил Попков между двумя огромными глотками из бутылки.

— Да.

— Завтра?

— Да.

— Я тоже пойду.

— Нет! — в один голос воскликнули Лида и Елена. — Да и все равно, — поспешила добавить Лида, — ты не пригодишься. Алексей все устроил, и, ты же знаешь, он скорее бешеную собаку к себе подпустит, чем тебя.

Попков посмотрел на нее исподлобья, закрутил крышечку на бутылке и метнул ее через всю комнату в сторону Лиды, Она ударилась ей в бедро и упала, не разбившись, на пол.

— Иди ты к черту, девочка. Йене Фриис был моим другом. Бледные глаза Елены устремились на Лиду. Та быстро подняла бутылку, широкими шагами подошла к кровати и ткнула ею в синяк на лице Попкова.

— Жди здесь, медведь безмозглый, и я приведу его к тебе.

— Алексей, у меня для тебя подарок.

— Единственный подарок, который мне нужен, у меня уже есть. Он поднял руку Антонины и поцеловал бледную кожу. Рука была без перчатки. Женщина все еще не могла прийти в себя от содеянного, то плакала, то вдруг начинала дрожать всем телом, и боль, страшная черная мука, еще не покинула ее темных глаз. Алексей слишком хорошо знал, каково это — убить в первый раз. Это ощущение прожигает в мозгу дыру, которая остается там до конца дней. Оно не оставляет тебя, не дает покоя, пока ты не научишься просто отключаться от этого чувства, пока не положишь его в коробку и не накроешь крышкой. И только тогда оно будет лежать там тихо, как в гробу.