— Алеша, эта девушка околдовала тебя. Она больше не твоя сестра, запомни это. У вора не может быть сестер. — Максим отпил коньяка. Взгляд его сделался строгим.

Алексей в задумчивости натянул рубашку и стал медленно застегивать пуговицы.

— Максим, я благодарен за все, что вы для меня сделали. — Он поднес к губам бокал с коньяком, хотя было еще утро и сегодня он ничего не ел. — Когда с этим будет покончено, можете просить меня о любой услуге.

— Кто знает, может, когда с этим будет покончено, тебя уже не будет.

Алексей рассмеялся. Веселый искренний смех удивил Вощинского.

— Если это произойдет, я придержу вам двери.

Максим не улыбнулся.

«Моя Лида.

Твой рассказ про Чан Аньло, белого кролика и художника, о котором я никогда не слышал, помог мне понять, какая ты. Ты стала настоящей, обрела плоть и кровь. Я тоже стал жадным. Я хочу знать о твоей жизни все, до последней минуты. Хочу знать каждый твой день, каждый твой успех и каждую неудачу, каждую мысль, которая рождается в твоей юной головке.

Ты просишь рассказать о себе и о том, что я думаю, но, Лида, мне нечего рассказывать. Я просто существую. Я не улыбаюсь, и не смеюсь, и пытаюсь не думать. Смех мой умер где- то в тюрьме, и я уже перестал скорбеть об этом. Что я за человек? Я — нечеловек. Поэтому лучше я сделаю то, что ты просишь, и расскажу о своей работе. Это единственное, что осталось во мне доброго, хорошего и стоящего. Но даже эта крошечная часть меня испорчена. Тем не менее вот мой рассказ.

Возможно, ты никогда не слышала об итальянском генерале Нобиле. Да и зачем тебе? Это талантливейший инженер, он конструирует полужесткие дирижабли. Мне о нем рассказал один украинец, который был у него помощником, но потом оказался в Тровицком лагере, на соседней с моей койке. Бедняга допустил какую-то незначительную ошибку в расчетах, за что его обвинили в саботаже и бросили в тюрьму.

Одной особенно суровой зимой он умер на лесоповале, но успел рассказать мне кое-что. О планах Нобиле. Он собирается массово использовать дирижабли в военных целях. Лида, ты не поверишь, до чего это захватывающе! Это будущее. Нобиле сумел привести в восторг даже самого Сталина. Так что же произойдет сейчас? Сталин отдаст приказ организовать общество «Красный дирижабль» и потребует провести открытую подписку, чтобы собрать миллионы рублей на развитие этого дела. Иосиф Сталин может быть жестоким человеком, эгоистичным тираном, но он не дурак. Он знает, что приближается еще одна война, и он требует, чтобы Россия была к ней готова.

Ему нужны инженеры, поэтому меня оживили. Под Москвой, рядом с платформой Долгопрудная, есть центр по строительству дирижаблей, но о нем все знают. Расположенный в лесу комплекс, на котором работаю я, — секретный. Там мы работаем над… Как бы это назвать? Чудовищем. Это огромный тонкокожий монстр, дыхание которого сеет смерть. Это машина для убийства.

Ох, Лида, иногда мне кажется, что Бог, создав человека, почувствовал то же самое: что Он сотворил прекрасную машину для убийства.

Ибо такова суть моего проекта. Дирижабли могут летать на большие расстояния, гораздо дальше аэропланов. Поэтому (об этом мне даже страшно думать, не то что писать) мы подвесили к корпусу дирижабля два биплана, каждый из которых будет оснащен не бомбами, а баллонами с газом. Ядовитым газом. Да, ты правильно прочитала. Ядовитый газ. Фосген. Когда дирижабль незаметно залетит на занятую врагом территорию, аэропланы будут сброшены с высоты. Они пролетят низко над городом или над расположением воинских частей, выпустят смертоносный газ и скроются, как ангелы смерти.

Сталин собирается создать целую флотилию таких дирижаблей. С моей помощью. МОЕЙ помощью. Что я за человек, Лида, если создаю такого монстра? На этой неделе мы проводим первое генеральное испытание, это означает: с настоящим фосгеном, а нес кристаллами соды, как раньше, и с настоящими людьми, а не с манекенами. Моя прекрасная машина для убийства отправится на работу.

Помолись за мою душу, Лида, если в тебе есть хоть немного веры и если во мне осталось хоть немного души. Помолись и за душу моего погибшего друга Льва Попкова.

Люблю тебя всем, что осталось от моего сердца.

Твой папа».

Чан Аньло смотрел на Алексея, когда тот аккуратно, по складкам, сложил исписанный мелким почерком лист тонкой папиросной бумаги и отдал его Лиде. Он увидел, с каким трудом ему удалось сдержать гнев в голосе.

— Ты побывала в тюрьме? Ты рисковала жизнью ради письма? — Алексей посмотрел на сестру, как на сумасшедшую.

— Нет, никакого риска не было.

Все трое знали, что она говорит неправду.

— Позволь напомнить тебе, — сухо произнес Алексей, — что Попков за это получил пулю.

— Но там же было совсем другое. Какой-то охранник узнал его, и во Льва стреляли за то, что он сопротивлялся, когда его хотели арестовать.

Для Чана было очевидно, что Алексей не мог решить, что его больше бесит — сестрино неповиновение или разочарование в отце. К тому же в письме о нем даже не упоминалось. Как будто внебрачные дети вообще не в счет. Но Алексея явно потрясло и ужаснуло то, что описал Йене Фриис. Намного сильнее, чем это потрясло Лиду. Для Чана признание в письме не имело значения, потому что он участвовал во всем этом не ради Йенса Фрииса, но сердце его рассердило то, что отец Лиды подвел ее. Он видел смятение в ее глазах.

— Итак? — спокойным голосом произнес Чан. — Мы отказываемся от плана?

Четыре пары глаз обернулись к нему. Во всех, кроме одной, читалась враждебность.

— Нет.

— Да. — Да.

— Нет.

Первое и самое громкое «нет» было произнесено Лидой. Последнее — Алексеем. Между двумя «нет» произнесли свое решение Максим и Игорь. Встреча происходила в квартире русского вора, и Чану не нравилось ни это место, ни его хозяин, но на лице китайца ничего не отражалось. Он находился здесь, потому что сам попросил об этом, и не обиделся, когда жирный человек с пятнистой кожей сказал: «Никаких китаез мне тут не надо. И девчонки тоже». Чан молча наблюдал за тем, как твердело лицо этого фаньцуй — так расплавленное железо твердеет в воде. И это было хорошим знаком. Для осуществления такого рискованного предприятия, как то, что задумали они, нужно, чтобы в центре находилось железное сердце.

— Им не понравится, если ты придешь, — предупредила его Лида.

— Я здесь не для того, чтобы нравиться.

Она засмеялась, но в ее смехе не было жизни, и это опечалило его. Теперь, увидев их лица и заметив напряжение в их шеях и руках, он понял, что Алексей добьется своего. Его слово будет последним. Жирный человек со щеками, как тесто, не откажет брату Лиды.