отцу была далека от совершенства.

Кроме того, смерть Лодовико засвидетельствована в целом списке расходов, которые Микеланджело понес ради него, и во время его болезни, и во время похорон[1163]. Судя по этим тратам, Лодовико умер зимой 1530-го или в первой половине 1531 года, достигнув восьмидесяти шести лет; он передал Микеланджело по наследству крепкое здоровье и долголетие, хотя этим, в общем-то, и ограничился.

Семейство Буонарроти убывало. Теперь оно состояло из Микеланджело, двоих его младших братьев, которых он недолюбливал, – Джисмондо и Джовансимоне, – и еще оставшихся в живых племянника и племянницы, причем последняя жила в монастыре. Все меньше оставалось того, что связывало его с Флоренцией, и тех, кто связывал его с Флоренцией.

* * *

Микеланджело пребывал в весьма скверном состоянии, и физическом, и душевном. Он пережил три года чумы, войны, недоедания, гигантской, неимоверной ответственности, лихорадочной работы и постоянной тревоги и страха, которые увенчались нестерпимым разочарованием и едва ли не чудесным спасением от казни за измену.

К июню 1531 года папа Климент, агенты которого совсем недавно пытались приговорить Микеланджело к смерти, постепенно начал беспокоиться о здоровье художника. Через своего секретаря Пьера Паоло Марци он наказал мастеру не спешить, работать в умеренном темпе, не доводить себя до крайнего истощения, но следить за своим здоровьем, пребывать в бодрости и веселье[1164]. До Рима, вероятно, уже дошли тревожные слухи.

По-видимому, Микеланджело не последовал этому совету. Напротив, он, кажется, откликнулся на подобные призывы яростным напряжением всех сил, исступленным трудом и почти мазохистской жестокостью к самому себе. В сентябре Джован Баттиста Мини, дядя ассистента Микеланджело Антонио Мини, послал Баччо Валори письмо, в котором предупреждал, что долго так продолжаться не может. Он-де не видел Микеланджело несколько месяцев, ибо мастер не выходил из дому из-за чумного поветрия, но в последнее время несколько раз встречался с ним. Они много говорили об искусстве с Антонио и с художником Буджардини.

Вместе они отправились посмотреть на скульптуры капеллы Медичи, и старший Мини, как и Вазари, был особенно поражен фигурой Ночи, «чудом из чудес». Микеланджело как раз заканчивал работу над изваянием «старца», возможно Вечера, который представляется более завершенным из двух сходных скульптур.

Мини заметил в беседе со своим племянником Антонио и Буджардини, что Микеланджело чудовищно исхудал, и те согласились, что едва ли художник проживет долго, если ничто не изменится. Он безумно много работал, скудно питался и мало спал. Оттого он казался чрезвычайно уставшим и «словно умалившимся»; он страдал катаром, головными болями и головокружением[1165]. Причина же сего состояния, по мнению Антонио и Буджардини, крылась в двух недугах: один обитал в голове Микеланджело, другой завладел его сердцем.

Они полагали, что первый недуг был вызван тем, что Микеланджело работал в сакристии зимой. Лучше бы, если бы папа повелел ему вырезать «Мадонну с Младенцем» и «Герцога Лоренцо» в мастерской, где стояла печь. Тем временем его подчиненные могли заняться архитектурным декором капеллы. Скорбь же, отягощавшая сердце Микеланджело, была порождена спором с герцогом Урбинским о гробнице Юлия II.

* * *

Микеланджело вновь стал переписываться со своим старым другом Себастьяно, который не уставал дивиться, что Микеланджело вообще еще жив после всех опасностей, тревог и испытаний, которые выпали ему на долю[1166]. Да и сам Себастьяно осознавал, что никогда уже не станет таким, каким был до захвата и разграбления Рима. Теперь, когда они прошли огонь и воду, хорошо бы им остаток жизни провести в мире и покое, насколько это возможно, писал он Микеланджело.

Теперь Себастьяно достиг того, о чем мог лишь мечтать в правление Льва X: он сделался любимым художником папы, и тот приклонял к нему свой слух. В 1531 году Себастьяно была пожалована синекура хранителя свинцовой печати, ему вменялось в обязанность прилагать ее к папским документам; эта печать именовалась «пьомбо» (отсюда прозвище Себастьяно дель Пьомбо, под которым он вошел в историю). Назначение на этот пост требовало принятия монашеских обетов. Себастьяно отправил другу немного смущенное письмо, упомянув, что теперь, когда он постригся в монахи, Микеланджело рассмеется, увидев его в рясе[1167].

На 1531 и первые месяцы 1532 года пришелся очередной «раунд» нескончаемых переговоров по поводу гробницы Юлия II. Вопрос этот поднял Себастьяно, случайно столкнувшийся при дворе с живописцем и зодчим Джироламо Дженга (1476–1551)[1168]. Дженга передал ему, что герцог все еще жаждет завершения гробницы, но разгневан настойчивостью Микеланджело, требовавшего на окончание работ еще восемь тысяч дукатов. Несомненно, он придерживался мнения, что на этот монумент и так потрачено немало времени и денег, а вот результата что-то не видно.

В июне 1531 года папа, тронутый и восхищенный присланным Микеланджело письмом, предложил стать посредником между художником и герцогом[1169]. Стремясь разрешить давний спор, Климент пытался облегчить бремя, тяготившее мастера. «Мы сделаем его на двадцать пять лет моложе!» – объявил Климент Себастьяно, напомнив, что злосчастные разногласия тянутся уже четверть века.

В конце концов, как написал Микеланджело Себастьяно в августе 1531 года, у него остались две возможности:

«Существуют два способа с ней [гробницей] разделаться: один – это ее сделать, другой – дать им деньги, чтобы она была сделана их руками. И из этих двух способов можно выбрать только тот, который понравится папе. По-моему, если я ее сделаю, это не понравится папе, так как я не смог заняться его заказами. Поэтому следовало бы уговорить их – я хочу сказать, тех, кто ведает этими делами вместо Юлия, – чтобы они взяли деньги и заказали ее сами»[1170].

В конце концов было заключено новое соглашение, однако для этого потребовались долгие переговоры, а также усилия Себастьяно, многословно убеждавшего старого друга принять поставленные условия. Себастьяно пытался доказать Микеланджело, сколь милостив к нему папа, сколь чудесный случай ему представляется избавиться от этого затянувшегося кошмара и сколь мало пострадает его репутация, если гробницу завершит какой-нибудь другой, второстепенный ваятель. 5 апреля 1532 года, когда Микеланджело уже наконец собрался в Рим, Себастьяно все еще уговаривал его согласиться на последнее условие: «Вы великолепны, словно сияющее солнце. Ни честь Ваша, ни слава не умалятся; вспомните, кто Вы, и поймите, что никто не идет на Вас войною, Вы лишь терзаете себя сами»[1171].

Тем временем Климент предпринимал осторожные шаги, тщась превратить Флоренцию в наследственное владение своей семьи. Он вел долгие закулисные переговоры, стремясь привлечь на свою сторону влиятельных политиков, и вот в конце апреля флорентийские правители согласились принять новую конституцию. Согласно