уверение герцогского посланца, что тот-де купец, он воспринял как саркастический намек на дурную славу флорентийцев, якобы известных всему свету как алчные, корыстные торгаши. В ярости Микеланджело ответил: «Вы только что заключили для своего господина невыгодную сделку. Убирайтесь с глаз моих!»[1148]

Не исключено, что Пизанелло позволил себе бестактное замечание, но столь же возможно, что Микеланджело воспользовался им как предлогом. Микеланджело возлагал на д’Эсте вину за поражение города; более того, он наверняка знал, что папа относится к д’Эсте с большим подозрением. Микеланджело не нуждался ни в его деньгах, ни в его дружбе. Вместо этого он безвозмездно передал картину в дар своему ассистенту Антонио Мини, которому требовались средства, чтобы наделить приданым сестру.

Осенью 1531 года Мини увез «Леду» с собой во Францию. Молодой человек послал Микеланджело несколько писем, поначалу, пока он наслаждался путешествием по Северной Италии и Альпам, восторженных, затем, по мере того как он сталкивался со все новыми и новыми трудностями, все более и более разочарованных[1149]. В конце концов бедный Мини умер; «Леда» попала в коллекцию французских королей, где, как мы видели, была уничтожена столетие или более спустя – вероятно, каким-то моралистом, который счел ее непристойной.

* * *

Флоренцию медленно, но верно принуждали принять власть Алессандро Медичи. В феврале 1531 года Алессандро, едва достигшему двадцати лет, а значит, по законам несовершеннолетнему, было даровано право заседать во всех правительственных комитетах и комиссиях[1150]. Его происхождение до сих пор остается неясным[1151]. Его матерью почти наверняка была уроженка Северной Африки, рабыня по имени Симонетта, а значит, Алессандро был мулатом и не случайно получил прозвище Моро, Мавр. Отцом же его считали либо Лоренцо II Медичи (согласно официальной версии), либо, по слухам, молодого Джулио Медичи, еще не успевшего в ту пору сделаться кардиналом, а тем более папой Климентом VII, хотя официально он никогда не признавал Алессандро своим сыном.[1152]

Когда его провозгласили главой государства, сам Алессандро пребывал в Брюсселе, где император Карл V пожаловал ему герцогский титул и обручил со своей внебрачной дочерью Маргаритой Австрийской. Он вернулся во Флоренцию 5 июля 1531 года, а на следующий день во всеуслышание был зачитан указ, дарующий жителям города прощение, но особо подчеркивающий, что правителем города признается Алессандро Медичи[1153]. Отныне Флоренция находилась под властью не имеющего никакого опыта, еще очень молодого человека, который рядом своих склонностей, в частности пристрастием к соблазнению монахинь и/или жен и дочерей почтенных горожан, был обречен на непопулярность в городе, где еще недавно Савонарола провозгласил республику с Христом во главе.[1154]

Климент предпочитал Алессандро Ипполито, внебрачному сыну своего кузена Джулиано Медичи. Ипполито, возможно в качестве утешительного приза, пожаловали кардинальский сан, хотя этот юноша совершенно не годился для избранного ему духовного поприща и высокого церковного поста. По некоторым свидетельствам, во время коронации Карла V в Болонье в 1530 году он буйствовал на улицах этого города инкогнито, в компании столь же шумных юнцов.

Возвышение Алессандро не сулило Микеланджело ничего хорошего. «Он знал, что герцог Алессандро питает к нему глубокую ненависть и что он своенравный и мстительный юноша», – пишет Кондиви, вероятно, со слов Микеланджело[1155]. Изначальная причина этой враждебности неизвестна; может быть, она таилась просто в несходстве характеров, а может быть, Алессандро негодовал на то, с какой легкостью Микеланджело получил прощение за измену (да еще был столь высоко ценим Климентом, который, как мы видели, возможно, был его отцом). В любом случае Алессандро избавился бы от него, если бы не опасался гнева папы.[1156]

От других заказчиков спастись было не так просто, как от Альфонсо д’Эсте. Вскоре картину у Микеланджело потребовал один из главных полководцев Карла V, маркиз дель Васто. В апреле 1531 года Фиджованни передал Микеланджело послание дель Васто, в котором тот просил написать ему картину, «какую Вам заблагорассудится», «все, что угодно, на холсте или на доске, в Вашей собственной манере, на любой сюжет, какой только придется Вам по вкусу»[1157]. К этому времени коллекционеры уже действительно жаждали заполучить любую картину Микеланджело. Изнемогающий от усталости и не имеющий ни единой свободной минуты, Микеланджело все же немедленно выполнил картон, представляющий Христа и Марию Магдалину в саду, «Noli me tangere»[1158][1159].

Когда маркиз прибыл с визитом во Флоренцию в середине мая, он хотел осмотреть скульптуры в капелле Медичи и картон для его собственной картины. Фиджованни заметил, что Микеланджело, изготовив его столь быстро, сотворил чудо и что он божественно прекрасен.

Это был не единственный эскиз, который художник выполнил под давлением. Изготовить картон ему поручил также преемник Валори на посту губернатора Флоренции архиепископ Капуанский. По словам Антонио Мини, он выполнил картон «с какой-то неистовой, безумной быстротой, стремясь угодить архиепископу»[1160]. Микеланджело никак не мог отказать этим покровителям искусств, но сумел уклониться от обязанности писать по этим эскизам картины. Вазари сообщает, что Микеланджело рекомендовал маркизу дель Васто поручить эту работу художнику Понтормо: «Никто не справится с такой задачей лучше этого мастера»[1161]. Их сотрудничество оказалось столь удачным, что Понтормо написал по эскизу Микеланджело и полотно для архиепископа.

Вероятно, примерно в это время – точно установить невозможно – скончался Лодовико Буонарроти. Микеланджело откликнулся на эту утрату двояко. Во-первых, он сочинил длинное, неоконченное стихотворение, в котором сравнивал скорбь по ушедшему отцу с печалью, охватившей его, когда он потерял брата Буонаррото за несколько лет до этого: «Он был мне брат; ты – нам отец обоим; / Он был любим; ты – почитаем мною; / Какой утрате легче дверь откроем?» Он противопоставлял ощущения, вызванные этими двумя смертями, прибегнув к метафоре, заимствованной из сферы искусства: «Он в памяти начертан как живой, / Ты на сердце изваян нерушимо, – / И пуще горе лик снедает мой». Тем самым Микеланджело, неколебимо веривший в главенство и первенство скульптуры, хотел сказать, что чувствует боль от утраты Лодовико глубже.

Далее он воображает своего отца в небесах: «Ты ж мертв от смерти – а судьбы счастливей, / Чем в Божьем лоне, можно ли желать? / Я зависти не скрою – было б лживей!» Он размышляет о том, что смерть Лодовико учит его умирать с достоинством. Микеланджело ожидал мига, когда сможет воссоединиться с отцом: «И если связан сын с отцом такой / Любовью там, где все любовь связует…»[1162] На этих строках терцины обрываются; несомненно, Микеланджело сознавал, что его любовь к