class="p1">Себастьяно дель Пьомбо. Климент VII и император Карл V в Болонье. Ок. 1530

Фиджованни, настоятель церкви Сан-Лоренцо, утверждал, что именно он укрыл у себя художника во время политических чисток[1136]. Он добавил, что человеку по имени Алессандро Корсини было поручено выследить и убить Микеланджело. Родственник Баччо Валори и давний приверженец Медичи, он уехал из города почти одновременно с Микеланджело в октябре предшествующего года и вступил в папское войско. (В качестве одного из наказаний за измену Андреа дель Сарто по просьбе республиканских властей написал на стене Барджелло весьма схожий портрет, изобразив Корсини повешенным за ногу на веревочной петле.) Не исключено, что в преследованиях Микеланджело сыграла определенную роль и месть, так как Алессандро Корсини происходил из семьи, одного из членов которой Микеланджело, по слухам, использовал в качестве анатомического препарата во время вскрытия.

«Много дней», которые Микеланджело провел, скрываясь в доме Фиджованни, вероятно, стали для него тяжким испытанием, ведь ему приходилось выслушивать рассказы о том, как арестовывали, пытали и казнили его друзей и коллег, и ожидать стука в дверь. Впрочем, по многолетнему опыту общения с Климентом Фиджованни, пожалуй, почувствовал, что папа не захочет убить Микеланджело или причинить ему вред. Действительно, Климент изо всех сил старался сохранить город, в конце концов представляющий собой главное фамильное владение рода Медичи; естественно, тревожился он и за судьбу величайшего флорентийского художника.

Непосредственно после сдачи города имперским войскам возникла опасность, что Флоренция будет разграблена, подобно Риму. Имперские солдаты, много месяцев не получавшие денежного довольствия, стояли лагерем за городскими стенами, пока флорентийцы не собрали достаточно денег, чтобы откупиться и убедить врагов уйти. Провизией город снабжался по-прежнему скудно. 25 августа 1530 года Джисмондо Буонарроти написал Лодовико, бежавшему к своему внуку Лионардо, о нескольких случаях чумы и о великой нехватке хлеба, но упоминал, что в город уже начинают доставлять сыр, яйца и вяленое мясо[1137]. Постепенно жизнь возвращалась в обычное русло, насколько это вообще было возможно в городе, население которого уменьшилось примерно на треть.

Когда Флоренция оправилась от неурядиц и неразберихи, сопровождавшей передачу власти, Климент направил в город послание с приказом найти Микеланджело и, если он согласен, поручить ему вернуться к работам в Сан-Лоренцо. По словам Кондиви, папа наказал своим уполномоченным «ни к чему не принуждать мастера и обращаться с ним учтиво и любезно»[1138].

Поступая так, папа проявил немалую снисходительность, учитывая личный характер измены Микеланджело и тот факт, что, по слухам, справедливым или нет, художник оскорбил Климента и его наследников. Микеланджело якобы предложил снести палаццо Медичи и оставить на его месте пустое пространство, дав ему название Пьяцца де Мули (площадь Мулов), а слово «мул» служило жаргонным обозначением бастарда, незаконнорожденного[1139]. Хотя эту историю Варки излагает много лет спустя, грубая шутка вполне соответствует вкусу Микеланджело.

Микеланджело вернулся к статуям капеллы Медичи, однако, как он с горечью признавался Кондиви, «движимый скорее страхом, чем любовью»[1140]. Неясно, когда именно был издан указ о его помиловании, но в ноябре Климент уже заочно обсуждал с Микеланджело, как продвигается работа в Сан-Лоренцо[1141]. К 25-му числу Микеланджело уже был склонен продолжить работу, а в декабре ему снова выплатили месячное жалованье.

* * *

Возможно, Климент хотел, чтобы Микеланджело пощадили и обходились с ним достойно, но Климент пребывал в Риме. Флоренция теперь находилась во власти политических противников Микеланджело, а иногда и личных врагов. Городом правил папский уполномоченный Баччо Валори, который жил в палаццо Медичи под стать диктатору. Как пишет Вазари, «Микеланджело принялся, чтобы расположить к себе Баччо Валори, за мраморную фигуру размером в три локтя, представлявшую Аполлона, который вынимает стрелу из колчана, и почти довел ее до завершения»[1142]. Выходит, Микеланджело создал эту скульптуру, купив себе нечто вроде страхового полиса от преследований нового режима.

Это странная работа. Историки искусства так и не смогли решить, кого же она изображает: Давида, Аполлона или Давида, плавно превращающегося в Аполлона[1143]. Давид, он же Аполлон, – изящная миниатюрная фигура, исполненная некоей томной апатии: создавая ее, Микеланджело явно работал не в полную силу. Валори также заказал Микеланджело планировку и убранство своего дома.

Более года спустя он написал Микеланджело, упомянув о так и не полученной пока скульптуре, но не торопил мастера, говоря: «Я знаю наверняка по той любви, какую Вы ко мне питаете, что мне нет нужды ее требовать»[1144]. На самом деле статуя Валори так и не досталась; время, когда он мог силой заставить Микеланджело выполнить для него какую-то работу, прошло безвозвратно. Весьма вероятно, что Микеланджело отложил Давида/Аполлона в конце тридцатых годов, когда Валори сменил на посту папского уполномоченного Николаус фон Шёнберг, архиепископ Капуанский (1472–1537).

Баччо Валори был не единственным, кто тщетно ожидал от Микеланджело выполнения своего заказа. Альфонсо д’Эсте не терпелось наконец завладеть «Ледой и лебедем»; как он писал, «всякий час, что я провожу в ожидании этой картины, длится для меня как целый день»[1145]. Он отправил к Микеланджело своего посланца, придворного Якопо Ласки по прозванию Пизанелло, дабы тот лично доставил ему полотно и заплатил мастеру причитающийся гонорар. Судя по той вкрадчивости и любезности, с которой д’Эсте касался указанной темы, он осознавал, что ситуация изменилась. Когда ему только была обещана «Леда», он считался важным союзником Флорентийской республики. В подобных обстоятельствах картина, возможно, предназначалась ему в дар[1146]. Впоследствии он не оказал республике никакой помощи и даже примкнул к ее врагам.

В письме он намекал, что Микеланджело может назвать свою цену, и просил написать ему в ответ, утверждая, что «ставит суждение Микеланджело об искусстве и способность оценивать художественные произведения» куда «выше своих собственных». Более того, д’Эсте обещал неизменно помогать Микеланджело и поддерживать его, если получит картину, ведь он-де «всегда желал угождать» Микеланджело и «сделаться его другом»[1147].

Это было весьма щедрое и великодушное предложение. Д’Эсте явно жаждал завладеть картиной. Однако Микеланджело уже не был его пленником. Как повествует Кондиви, Микеланджело показал посланцу герцога Пизанелло полотно, и оно не произвело на того должного впечатления: «Посредник герцога, памятуя о высочайшей репутации Микеланджело и не в силах постичь великолепия и мастерства, с которым была выполнена картина, промолвил: „Ах, но это же всего-навсего безделица“».

Тогда Микеланджело осведомился, каким же ремеслом снискивает он себе пропитание, и услышал в ответ, что тот mercante – купец или посредник в делах. Художник тотчас же решил, что Пизанелло издевается над ним: