Я был рад этому. Я мог прогуляться в дхабу у падао, где останавливались грузовики, или пройтись мимо маленьких бакалейных магазинчиков вверх по старой дороге, ведущей к Найниталу — прекрасному городу, выложенному кирпичом, или мимо чайных к разваливающемуся санаторию и не чувствовать себя обязанным разговаривать с кем-то из людей, сидящих на корточках и потягивающих сигарету или биди. Поднятой руки, вежливого кивка было вполне достаточно. Даже в те дни, когда я ходил в падао есть, меня обслуживали без обычных любезностей, и в моем присутствии посетители в закусочной говорили тише.

Я знал, что ходят слухи, что меня бросила жена, а я оплакиваю ее. Про меня говорили, что я пишу книгу, чтобы изгнать память о ней. Вся эта информация дошла до меня от Пракаша, который, вероятно, сам первым распустил эти слухи в деревне. Пракаш — это идиот, который сменил Ракшаса у меня на службе. Он был усыпанным прыщами безмозглым дураком из Алморы, настроение которого менялось от безудержного веселья до мрачной замкнутости каждые несколько минут. Пракаш мог бы возглавить гордые ряды идиотов в любой дхабе, но его главным желанием было поступить на службу в армию. Каждый год он ездил в рекрутский центр в Раникхете, но ему всякий раз отказывали. Военные были бы сумасшедшими, если бы дали такому человеку, как он, оружие в руки. Однако Пракаш продолжал надеяться, даже после того как преодолел призывной возраст. Каждое утро он начинал с отжиманий и приседаний, бегал по нижней террасе высоким гусиным шагом. Пракаш был уверен, что скоро начнется большая война с Пакистаном и потребуются новые силы. Он поддерживал себя в форме, готовясь к этому моменту.

Пракаш делал все, чтобы моя жизнь шла дальше: готовил, стирал, убирал. Каждую свободную минуту своей жизни он проводил, уставившись в маленький черно-белый телевизор, который я поставил в углу столовой. Телевизор принимал только национальный канал через антенну, прикрепленную к крыше. Каждый раз, как пропадал прием, он в панике звал меня, бежал к крыше и падал под антенной, дергая ее в разные стороны, пока я не успокаивал его, что изображение наладилось. Он рассказал мне о своей мечте о кабельном телевидении.

Я смеялся над ним, потому что в моей жизни больше не было никого, над кем можно было смеяться. Потому что при всей своей глупости он делил со мной крышу и хлеб. Пракаш был моим компаньоном.

Физз покинула меня два с половиной года назад, и я горевал о ней все это время, но не поднимал головы от дневников. Их расшифровка шла очень медленно. Нужно было установить порядок, разобрать круглый почерк Катерины и понять ее бедную прозу. Когда я читал, то делал подробные записи, это занятие занимало у меня четырнадцать часов в день. Мне требовалось несколько недель, чтобы разобрать один дневник. Часто мне приходилось возвращаться и перечитывать, чтобы проверить сноски, соединить события и сведения. Но я много времени бездельничал — я понимаю теперь, как я боялся закончить работу с дневниками: боялся, что у меня нет другой цели в жизни; боялся того, что скрыто во мне и ждет.

Молчаливый «Брат» и отсутствие Физз.

Порой я пытался повторить то, что делала Катерина: стоял у источника в определенный час, сидел под Тришулем, ходил по тропе — чтобы увидеть, могу ли я вызвать какой-нибудь резонанс.

Порой ничего не было, а иногда — мрачное ощущение присутствия потусторонних вещей.

Однажды ночью в последнюю неделю сентября — луна тогда стояла полумесяцем, в кустах оживленно переговаривалась птицы, туман медленно двигался волнами, козодой начал стучать — я спустился к нижним воротам, чтобы проследить ночной путь Гадж Сингха. Пракаш спал в столовой: я настоял на этом, не желая оставаться один в доме. Я читал наглядный отчет о его визите поздно ночью, когда у слышал треск телевизора — в полночь национальный канал выключался ―и решил оживить прочитанные строчки.

Я надел мои старые кеды без носков и куртку, взял фонарь и пошел к внутренней лестнице. Лампочка с нулевым напряжением сверкала в столовой, и Пракаш храпел, погрузившись в свой первый сон. Багира, спящая у кровати Пракаша, подняла голову, затем опустила ее на лапы, когда я открыл парадную дверь и украдкой вышел. Темной ночью я осторожно пошел вниз, стараясь не потоптать многочисленные растения, которые Физз посадила повсюду. Пракаш и я были плохими садовниками, но многие семена, которые посеяла Физз, несмотря на нашу невнимательность, пробились в этой равнодушной обстановке и продолжали расти. Я пробрался через кусты, доходящие мне до пояса, серебряные дубы, таны и шишамы; трава под ногами была влажной и скользкой.

Нижние ворота были заколочены досками и обмотаны колючей проволокой. Я повернулся и посмотрел на дом. В темноте он казался притаившимся животным, а два дымохода напоминали поднятые уши. Позади меня в лунном свете сверкала извилистая дорога, которая была тихой и молчаливой без касающихся ее поверхности покрышек. Прямо за ней начиналась долина Бхумиадхар, большая и зловещая. Я мог быть на его месте семьдесят лет назад, окидывать последним взглядом долину, прежде чем идти к ней. Единственная вещь, которая изменилась с того времени, — это Тришул. Он был тогда на голову выше и только начинал расти в трех разных направлениях. Теперь кедр был виден отовсюду, три его ствола поддерживали небо, его многочисленные ветки, засохшие и плодоносные, раскинулись в разные стороны.

Я медленно поднимался, идя по мало используемой тропе, которая вела прямо к задней части дома. Листья хрустели иод ногами, и мне приходилось ставить ногу очень осторожно. Но я не включал фонарь. Когда я шел, то чувствовал, что вокруг меня все движется. Шум в кустах прекратился, ветер улегся, стихли все звуки, внезапно налетевшие облака закрыли луну Когда я добрался до маленького дворика, находящегося позади дома, меня ждали высокие ступени лестницы. Десять ступеней из прочного камня, круто поднимающиеся вверх вдоль стены. Простые, без всяких украшений и перил.

Я посмотрел наверх в ужасе. Сквозь занавески пробивался слабый свет, словно от лампы. Я почти расслышал шипение ее фитиля. Мне захотелось оглянуться и посмотреть через плечо, но я не осмелился. Могут ли сильный страх и предвкушение удовольствия произвести одно и то же действие? Его кожа тоже была холодной и влажной, а сердце стучало. Я схватился за стену и одновременно сделал шаг, на всякий случай держа левую руку позади, чтобы избавиться от возможного преследователя. Мои туфли тихо скрипели.

Когда я добрался до последней ступеньки, там не было покатой оловянной крыши, чтобы ловко пробраться дальше. Мы положили цементную пластину, расположив внизу современную кухню. Теперь я мог видеть темные силуэты долины Джеоликоте. И из-под двери пробивался свет горящей лампы. Внезапно я понял, что она была там и ждала меня.

Я долго стоял, страшно испуганный.

Я даже думал о том, чтобы остановиться и вернуться в дом через переднюю дверь. Медлил ли он каждый раз, добравшись до этого места? Затем я быстро обогнул правой рукой стену, изогнул руку, чтобы схватиться за дверной косяк, закрыл глаза и, держа пятку правой ноги на крыше, словно она была покатой, проскользнул в комнату. Дверь заскрипела, и я открыл глаза. Конечно, она была там.