Катерина упомянула, что получала письма из Чикаго в последние годы. Были отдельные упоминания об апокалипсических речах Эмилии, в которых она предупреждала дочь не уходить слишком далеко от Господа и помнить, что Бог найдет ее — неважно, в каком заброшенном месте она находится, — если Катерина обратится к нему.

Джон умер, когда она еще была в Джагдевпуре. Потребовалась огромная мудрость Сиеда, чтобы помочь Катерине справиться с ее горем. Она описала свою потерю с почти молчаливой печалью. Катерина попыталась — в своем дневнике — написать ему письмо в качестве эпитафии. Это было трудно. Она начинала четыре раза «Мой дорогой отец», а затем шло несколько трудных эмоциональных абзацев. Катерина останавливалась, зачеркивала и начинала заново. Наконец, письмо осталось легендой, написанной маленькими, четкими буквами на, возможно, единственной незаполненной странице в собрании дневников: «Джон, мой отец, в стране, где я живу, говорят, что мы рождаемся снова и снова, чтобы отдать наши долги; если это правда, то я молюсь, чтобы снова родиться твоей дочерью».

Не было никакого намека, что она когда-либо писала своей матери, и не было упоминаний о том, когда умерла Эмилия.

С какого-то места — в 1919-30-ые годы — дневники становились все мрачнее и мрачнее. Змея проникла в сад Катерины. Гадж Сингх привез жену и троих детей из деревни, чтобы они жили с ним. Жену звали Камла, и она была светлокожей, изящной и совершенно неграмотной. У нее не было прав, чтобы помешать мужу пробираться сквозь дубы к лестнице и подниматься по пологой крыше каждую ночь, и он продолжал это делать. Но, очевидно, у нее было достаточно сил, чтобы отвлечь его.

Кажется, что Гадж Сингх очень сильно возжелал свою жену, и его внимание разделилось между двумя женщинами. Камла выросла из ребенка-невесты в хорошенькую девушку, а затем в зрелую красивую женщину, и он наконец разглядел ее привлекательность. Гадж уже не оставался на ночь в большом доме. И бывало, что он оставлял Катерину одну, потому что в семье случались неприятности — чаше всего Камла или дети заболевали. Происходили ссоры, Катерина впадала в дурное настроение, внезапно открыв его растущую страсть к привлекательной жене. Однажды, когда он не пришел, Катерина спустилась вниз в полночь в обуви с резиновой подошвой, пробралась через дубы и встала снаружи его дома, состоящего из двух комнат, у нижних ворот, чтобы послушать его стоны. Казалось, что он в каком-то безумии разговаривает с ней на гортанном диалекте, рассказывая ей, как она прекрасна, спрашивая, нравится ли ей то, что он делает. Спокойным голосом жена спрашивала его, так же ли она красива, как белая мемсахиб, и так же ли она чувствует.

Да, да, да; больше, больше, больше; лучше, лучше, лучше. Гадж Сингх стонал, получая удовольствие.

Когда Катерина вернулась в дом, ее ноги были покрыты росой, ей пришлось окунуть их в корыто с табачной водой, чтобы освободиться от присосавшихся пиявок. Затем она приложила руки к тем местам, где ее тело было влажным, и начался полет.

Катерина не прекратила изливаться на Гадж Сингха, но теперь в этой жидкости была кислота. Излияния любви и желания, правящие всей ее жизнью, начали окисляться. Словно в ней выросло зло, портя великую красоту ее свободного духа.

Она оставила Камлу и детей за пределами основного дома, даже основных террас, двух спереди и одной сзади. Катерина не хотела развивать отношения с кем-нибудь из них. Порой с горной вершины у источника она могла видеть двух маленьких девочек с тугими косичками и хорошенького мальчика, играющего с маленькими плоскими камнями в какую-то игру у нижних ворот, но, когда они смотрели на нее, она отворачивалась.

Часто она видела Гадж Сингха на дороге внизу имения, несущего маленького мальчика на плечах, заставляющего его смеяться и визжать. Было ясно, что мальчик был его страстью. Это злило ее.

Катерина никогда им ничего не дарила. Это были люди, которые вмешивались в чужие дела и мешали ее любви.

Она убеждала Гадж Сингха отправить их всех обратно в деревню. Долгое время он противился, желая ночными экстазами успокоить се негодование. Но успокоение не приходило даже после последней дрожи и дождя. В тот момент, когда он выходил за дверь, чтобы оказаться на крыше, злость и дурное настроение возвращались снова. Пока они занимались любовью, все было как всегда, но остальное время в ней горела яростью.

Чтобы урезать его права, она перенесла свое покровительство на Банно и Рам Аасре, которые стали теперь Мэри и Питером. Пара, принадлежащая к низкой касте и когда-то принятая щедрым Сиедом, решила поклясться в верности — по крайней мере внешне — более могущественному богу: у него были более влиятельные прихожане, которые уважали его. Преображение произошло по упрямой инициативе Банно. Теперь они повесили кресты на шею и ходили по воскресеньям на мессу в Наини, Банно смешно одевалась в платье, ее походка изменилась, стала более плавной. На Рождество их научили печь пироги, зажигать свечи и петь гимны и веселые песни, переведенные на хинди церковными миссионерами.

Гадж Сингх, принадлежавший к высшей касте, отказывался называть их Питером и Мэри, продолжая кричать на них «Банно» и «Рам Аасре». Он возмущался:

— Они идиоты! Если, сменив имя, можно изменить жизнь, то я сам назову себя король Джордж Панхам!

Король Георг пятый.

Банно пожаловалась Катерине:

— Я знаю, что для нас ничего не изменится, но я уверена, что по крайней мере для наших детей все будет по-другому.

— Она глупа, — сказал Гадж Сингх. — Каста — это навсегда. Ты можешь изменить это своими поступками, а не именем и религией. Глупая женщина думает: если она назовет детей Анни-Ханни Полли-Питер, их жизнь изменится!

Катерина проявила свое отношение к этому, разрешив детям Банно-Мэри входить в основной дом. У Банно-Мэри уже было двое сыновей, две дочери, и она как раз собиралась добавить к ним еще одного. Рам Аасре-Питер жил вместе с ней у верхних ворот, и их дети могли ходить по главной дорожке, вверх по склону к дому и даже входить в дом.

Банно-Мэри чувствовала, что ее преображение изменило мир.

Теперь Гадж Сингх начал впадать в раздражение и мрачное настроение. Он стал необщительным, угрюмым, его красивое лицо было невыразительным и печальным. Катерину радовало, что она нашла его больное место. Но вся его злость и игры заканчивались, когда их тела приближались друг к другу. Безумие брало верх, и все было хорошо, как всегда. Гадж Сингх любил ее с обожанием, от которого, ему казалось, его голова вот-вот взорвется, и она изливалась на него, словно щедрый дождь в сезон муссонов.

Проблема была в том, что делать с этой страстью, когда они не занимались любовью.

Они начинали утонченный и разъедающий души танец негодования, колкостей и постоянных манипуляций. Их постоянная необходимость друг в друге — лишенная чистоты, смешавшись с другими проблемами — изменила их души.

Наконец Катерина приказала Гадж Сингху отправить семью в деревню, и он был вынужден подчиниться. Теперь он принадлежал ей — шел по залитой лунным светом тропе среди дубов, раздавался треск гравия на крутых ступеньках, поворачивалась рука в дверном косяке, он чистил туфли, а потом — рот, руки, нос, фаллос, бесконечный падающий дождь, влажные простыни, лужи любви на брезенте, сухая постель в другой спальне, пробуждение утром с его любовью, растущей в ее ладони.