Приоткрыв восторженный рот, Чуб пошла вдоль стеклянных стен невероятного храма, где Божий сын стоял на коленях, моля избавить его от мук, умирал на кресте, был оплакан и познал воскресение. Кажется, все упомянутые Машей работы Врубеля были здесь — и знакомый им по эскизам отвергнутый Синодом «Надгробный плач», и «Воскресение», и «Сошествие Святого Духа», и смуглый ночноглазый «Ангел с кадилом и свечой», а чуть дальше, в глубине бокового нефа — «Христос в Гефсиманском саду», которого так расхваливал Виктор Васнецов, не желавший смириться с утратой.

Это был тот самый храм, о котором говорил профессор Прахов: «собор в совершенно особенном стиле» — невиданный, существующий в некоем ином измерении — собор из одних лишь работ Михаила Александровича Врубеля!

Собор, где нет, казалось, ни крыш, ни стен, ни преград, где Всевышний смотрел на тебя всевидящим взглядом прямо с нерукотворных небес — громадный, как титан, Бог-отец-«Космос» в доспехах византийских одежд, написанный Врубелем в Кирилловской церкви, получил совершенно новое непередаваемое по силе воздействия воплощение здесь, являясь прихожанам прямо из природной небесной лазури. И, написанные на прозрачном потолке, парящие в небе «Адам и Ева» как будто давали всем знать, где именно находится истинный рай, куда стремиться душой.

— Вы все же разгадали загадку Третьего Провала? — гулко спросил их Ангел в белой тоге.

— Нет, — честно призналась Даша. — Понятия не имею, как мы попали сюда. Над чем человек не властен?

— Над своими чувствами, — ответил им Ангел. — Для того чтобы угодить в Третий Провал, нужно чувствовать бездну в душе… бездну отчаяния! Чем глубже твое отчаяние, тем дальше, тем глубже Провалля. Оттого Врубель и попадал сюда так легко. Все началось с его появления в Киеве — на этих улочках, по которым он ходил каждый день, вдруг открылся Третий Провал, упрятанный на много столетий. Михаил Александрович и стал его главной отмычкой. Бездна была для него состоянием души… бездна запечатлена во всех его картинах, во всех бездонных глазах его Демонов. С его отъездом из Киева Провал снова закрылся. И он откроется вновь только тогда, когда в Город придет человек, подобный бездне, человек, для которого нет ни правил, ни стен, ни преград.

Чуб кивнула, принимая в себя прозвучавшую истину. Перед тем как они впервые угодили в Третий Провал, Акнир пала в бездны отчаяния из-за отца, Даша — из-за Акнир, Врубеля, их предательства по отношению к Маше. Да и сам Врубель пребывал не в наилучшем состоянии духа. Второй раз, во Владимирском соборе, ведьма получила пощечину от Акнир и провалилась…

— Так Владимирский — тоже Провалля?

— Нет, — качнул головой светловолосый Ангел. — Но у Провалля есть любопытное свойство, сродни похмелью. Те, кто побывал там, часто проваливаются потом вглубь себя, своих страхов, будущего, прошлого… Вам еще предстоит пережить свои провалы вновь и вновь. И даже прискорбное сумасшествие Михаила Александровича — тоже запоздалое похмелье Провалов. И все же самое главное правило Третьего Провала в том, что у него нет никаких правил. Ты не можешь им управлять, ты не в силах заранее узнать, попадешь ты в будущее или в Одессу, на год или на столетье вперед, вернешься ли ты обратно. Провалом не управляет заклятие Города. Тем, над чем человек не властен, способен управлять только он сам… Противоречие? — спросил он, и сам же ответил. — Нет. Но обычные люди способны управлять корпорациями, странами, космическими кораблями, чем угодно, но не собой, — не своим настроением. Лишь избранные способны подчинить свои чувства. А Третий Провал всегда соответствует нашим истинным чувствам, оттого и возник миф, будто он выполняет желания… Но желания нередко идут от ума, мы сами не знаем, как часто их формулируем не мы, а социум, разум. А вот чувства… Наши истинные чувства скрыты даже от нас. Мы стыдливо зарываем их, прячем от себя, боимся признаться. В этом смысле Третий Провал и впрямь близок к Аду… Ад всегда соответствует настоящим желаниями, чувствам и страхам.

— Ад — это наше отражение в зеркале, — сказала Даша со знанием дела.

— Но ты, как видно, умеешь управлять Третьи Провалом? — утвердительно произнесла Акнирам.

— Я умею управлять собой, — сказал Ангел.

— И где мы сейчас?

— Вы слышали легенду о церкви, провалившейся под землю вместе с прихожанами?

— Церковь таки провалилась? И где мы? В раю? Или в Ирие? — поинтересовалась Чуб, осматриваясь и тщетно пытаясь разглядеть Город за прозрачными границами храма.

— Мне ничего не известно о той провалившейся церкви, — сказал Ангел в белой тоге. — Но легенда о ней подарила мне идею… Мы в будущем! И пусть в Настоящем этот храм не увидит никто никогда, потому что мы не вправе менять историю… но он есть, точнее он еще будет — он стоит в центре Киева, и, возможно, это самый невероятный и самый прекрасный храм в мире.

«Вот что Врубель рисовал три года, пропадая в своих Провалах. Вот где он пропадал, — обрадовалась второй истине Даша. — Его работы не пропали!»

На мольбертах, столах, на лавках вдоль стен лежали и стояли еще множество врубелевских картин и эскизов. Чуб подошла к трем прислоненным к стене полотнам, с которых уже был снят верхний слой краски, — освобожденное от поверхностных цирковых наездниц «Моление о чаше», «Богоматерь», «Эдем». Рядом стояли эскиз хранителя Киева архангела Михаила, иконы вершителя киевских судеб князя Владимира и покровителя тайны древней Кирилловской церкви святого Кирилла», «Николая Чудотворца» и «Святого Афанасия — всем им еще предстояло перенестись на стеклянные стены.

— Это ты скупал все его картины? Ты нашел и отчистил трех цирковых наездниц от краски — трех Анн Гаппе? — с невольным восхищением вскричала она.

Ангел молча кивнул.

— В чем же смысл этого храма? — спросила Акнир.

— Спроси сама у той дамы под вуалью, которую ты послала ко мне… которая только что пыталась убить меня прямо на арене.

— Я, кстати, тоже не въехала… зачем вообще Кылына пыталась натравить на Юлия Цезаря львов? — сказала Даша.

— Ты? — Акнир отступила на шаг. — Но это невозможно! Киевицу не могут задрать какие-то львы… Кто ты такой? Откуда у тебя подобная сила?

— Так Кылыну загрызут его львы, а не волчья Мадонна Врубеля? — с любопытством уточнила Чуб.

— Волчья Мадонна? Ты дала ей красивое имя. Хочешь увидеть ее? — Ангел подошел к стене и перевернул лицом одну из многих картин.

Это был портрет Кылыны — ведьма стояла в позе Богоматери-Оранты, с поднятыми когтистыми руками, с ощеренными волчьими клыками.

— Волчья Мадонна, которую Врубель нарисовал однажды ночью в крестильне, — не убийца твоей матери. Она — портрет твоей матери, убийцы. Однажды Врубель понял, кто есть кто… так как это понимает художник, не разумом — кистью. Вот подлинный портрет Эмилии Праховой, — Ангел взял со стола и протянул им карандашный рисунок полноватой дамы с белым пятном вместо лица. — Он понял, что не лицо Эмилии сгубило его душу… он понял, что у губительницы совсем другое лицо — волчьей Мадонны!