и его наследники) в своем завещании специально указывал на золотые пояса. «Вместе с цепями пояса составляли наиболее ценную часть великокняжеской казны. Им придавалось особое, символическое значение. И в Орде, и в Византии они были в ту пору признаками социального статуса человека, его “визитной карточкой”. На Руси в XIV–XV вв. золотой пояс был необходимым знаком княжеского достоинства, а “золотая шапка” и бармы – великокняжеского» [Борисов 1995: 267–268].

116

В ряде летописей указывалось, что тело Михаила Ярославича тоже было «наго повръжено» [ПСРЛ, т. X: 185; т. XXIII: 99–100].

117

Историографию вопроса и авторскую точку зрения см.: [Кучкин 1984: 247–257, 283, 304–305]. См. также: [Борисов 1995: 164–165]. Новейший анализ историографии см.: [Аверьянов 2001: 3–18]. Автору принадлежит и оригинальная трактовка проблемы. Он показывает, что «купли» являлись не чем иным, как землями, полученными в приданое женами московских князей.

118

С данническими отношениями связывает «купли» Н. С. Борисов. Он пишет: «Скорее всего, Иван Данилович купил в Орде ярлыки, дававшие ему право на пожизненное управление этими областями», ибо местные князья «не в состоянии были своевременно и в полной мере платить положенную дань в ханскую казну. Московский князь взял на себя их долги и платежные обязательства, а за это получил право верховной власти над огромными лесными территориями» [Борисов 1995: 165]. По нашему представлению, ученый несколько преувеличил статус этих «купель»: некоторые сомнения вызывают утверждения о «пожизненном управлении» и «верховной власти», не находящие подтверждения в источниках.

119

О связи новгородского «черного бора» с ордынскими выплатами см.: [Янин 1983].

120

C функциями баскаков сравнивает эти «мероприятия» Калиты А. Н. Насонов [Насонов 1940: 109].

121

«Покупку» Нижнего Новгорода в 1392 г. Василием Дмитриевичем необходимо отнести к своего рода «политическим дарам». Великий князь «нача просити Новагорода Нижнего» у татар. Они удовлетворили его «просьбу»: «Безбожныи же Татарове взяша и сребро многое и дары великии, и взя Нижнии Новъград златом и сребром, а не правдою» [ПСРЛ, т. XXV: 152]. Можно видеть здесь, конечно, только грубую куплю-продажу, но, как нам кажется, та эпоха требует снисхождения и к другого плана ценностям как ее реалиям. То, что было связано с куплей-продажей, летопись и отмечала соответствующим термином (как с «куплями» Ивана Калиты). Здесь же другая терминология: «просити», «взяша», «взя».

122

В то же время по духовной Дмитрия Ивановича можно проследить и трансформацию отношений Москвы к северным «куплям» Калиты. Если при последнем и его сыновьях с Галича, Белоозера и Углича осуществлялся сбор «откупной» дани, то к концу 80-х годов XVI в. ситуация качественно меняется. Обращает на себя внимание тот факт, что статьи о «куплях» «деда» и благословение наследника – старшего сына Василия Дмитриевича – находятся в одном формальном и смысловом блоке грамоты. Благословляя Василия «своею отчиною, великим княжением» без какого-либо упоминания об Орде, Дмитрий одновременно и данническо-откупные территории («купли») передает другим сыновьям, но уже, судя по-всему, в управление, что фактически означало их территориальное присоединение к Москве (см.: [ДДГ: 34 (№ 12)]).

123

По А. М. Сахарову, «обращает на себя внимание также разгром Калитой Ярославля в 1332 г., произведенный без видимых причин» [Сахаров 1959: 208].

124

О том, что этот процесс происходил поэтапно, свидетельствует запись одного из летописцев XVI в., обнаруженного А. Н. Насоновым. В нем говорится, что «первая же половина Ростова к Москве соединися при великом князе Иване Даниловиче» (цит. по: [Насонов 1955: 259]). А Н. Насонов, а также В. А. Кучкин считают это сообщение вполне достоверным [Кучкин 1984: 268].

125

См. об этом: [Михайлова 1994].

126

Один такой пример «коллективных» действий московского князя и московской общины приводит Н. С. Борисов. Глубокой осенью 1339 г. «замыслиша рубити город Москву, а кончаша тое же зимы на весну, в великое говение» [ПСРЛ, т. XV: стб. 51]. По этому поводу ученый верно замечает следующее: «Такое дело, как возведение крепости, делалось всем миром, и потому князю нужна была поддержка не только знати, но всей московской общины. На эту коллективность замысла и исполнения указывает и летописец, используя множественные формы глагола…» [Борисов 1995: 257].

127

Анализ ее (с «классовых» позиций) см.: [Черепнин 1960: 512–519]. Несколько по-иному видится внутренняя политика Калиты Н. С. Борисову [Борисов 1995].

128

В этой связи созвучными нашим наблюдениям представляются выводы Ю. Г. Алексеева «о слабом развитии функций управления, о малой степени отделения их от личности самого князя, т. е. о патриархальности системы управления княжеством» при Иване Калите [Алексеев 1998: 11].

129

«Здесь выступают, – писал М. Н. Тихомиров, – две равноправные стороны: бояре и черные люди» [Тихомиров 1957: 91]. То же отмечает (несколько суживая социальные реалии) Н. Н. Воронин: «Текст подчеркивает единство низов и боярских кругов города в стремлении сопротивляться татарам» [Воронин 1944: 81]. См. также: [Михайлова 1996: 269–270].

130

Отмечает «активную роль “переяславцев”, как городской общины, во всем этом деле» и А. Е. Пресняков [Пресняков 1918: 88].

131

Летописную «библиографию» восстания см.: [Черепнин 1960: 475–497; Конявская 1988: 14].

132

Согласно исследованию Е. Л. Конявской, «первоначальный вариант повествования должен быть лучше отражен в Никоновской, а в повести Рогожско-Тверского сборника и своде 1448 г. – различного рода сокращения и переработки этого варианта» [Конявская 1988: 23].

133

Причем «не только горожане, но и окрестные жители, т. е. крестьяне» [Черепнин 1960: 494].

134

О том, что в восстании «по свидетельству летописи, принимал какое-то участие» Александр Тверской, писал А. А. Зимин [Зимин 1952: 64].

135

Л. Н. Гумилев полагал, что эта «эмиграция захватила Русь» [Гумилев 1989: 538, 587–588, 616].

136

«…трактовка монголо-татар как антихристианской, богопротивной силы оправдывала борьбу с ними». Впрочем, это были отнюдь не «новые политические установки», как утверждает Е. Л. Конявская. Ниже в своем исследовании она сама же опровергает это, сравнивая тверское восстание с восстанием 1262 г.: «…общим с повествованием о тверском восстании здесь оказывается оптимистический тон повествования, поношение ордынских завоевателей как “окаянных бесермен” и др.» [Конявская 1988: 16, 21].

137

Возможно,