«Видеть плохого родителя — не значит быть таким родителем»[866], — писал Леонард Шенголд в книге Soul Murder («Убийство души»). Так было с мэром Нью-Йорка Биллом де Блазио, чей отец вернулся со Второй мировой войны героем, но со временем стал алкоголиком и в конце концов, когда Биллу было восемнадцать лет, покончил жизнь самоубийством. В двадцать с небольшим де Блазио сменил фамилию отца на фамилию матери. И хотя, по его собственному признанию, было время, когда он сомневался в своей способности иметь нормальную семью, впоследствии он стал мужчиной, для которого жена и дети являются центром Вселенной. Оглядываясь назад, Блазио считает, что именно благодаря отцу пошел служить в армию и именно отец преподал ему «очень, очень важные личные уроки относительно того, как надо прожить жизнь»[867]. Как говорит де Блазио, «отец показал мне в первую очередь плохой опыт. От него я узнал, чего не следует делать»[868].

Способность человека вести себя иначе, чем родители, разрывая тем самым негативный цикл, каким бы этот цикл ни был, невозможно переоценить. Взрослея, Дженнифер буквально все в жизни делала не так, как ее отец и мать. Она выбрала надежный карьерный путь, чтобы всегда иметь средства для оплаты услуг врача и покупки туалетных принадлежностей и прочих вещей, которые могут ей понадобиться. Она выбрала в мужья человека, который ничем не был похож на ее папу, и когда они, готовясь к свадьбе, составляли обеты, в которых подтверждали свою любовь и верность, в них не было слов «и в горе, и в радости». «Слишком уж много раз я слышала эти слова как оправдание насилия и агрессии», — сказала Дженнифер.

Намного труднее Дженнифер далось избавление от навязчивых слов, которые мать прокричала в тот день, когда она покидала дом: «Ты поймешь все когда-нибудь, когда у тебя будут свои дети!» По признанию Дженнифер, этого она боялась больше всего. «Не то чтобы я не хотела простить своих родителей. Я их прощаю. И я испытываю к ним сострадание. Но понимать их я не хочу. Для меня понимание их поступков означает их оправдание. Это означает, что я согласна на такую же жизнь, какой жили они, что я буду делать то же самое, что делали они. Для меня нет ничего страшнее мысли, что я, с таким трудом вырвавшись из мира, в котором росла, потом вдруг стала такой же, как они. И если рождение ребенка означает большее понимание… то я лучше не буду его рожать». А когда я предположила, что, вполне возможно, родив своих детей, она вполне может обнаружить, что понимает своих родителей вовсе не больше, а, напротив, гораздо меньше, Дженнифер расплакалась от облегчения.

* * *

«Когда люди меня спрашивают, стоит ли им иметь детей, я никогда не говорю им, что делать. Я просто отвечаю: “Этот опыт не сравнится ни с чем”. И все. Никакой замены этому нет. Невозможно получить такой опыт с другом. Ты не можешь сделать это с любовницей. Если ты хочешь иметь опыт абсолютной и полной ответственности за другого человека и научиться любить его и быть связанным с ним теснейшими узами, только тогда тебе следует родить детей»[869]. Это слова Морриса Шварца, профессора социологии, о котором пишет Митч Элбом в мемуарах Tuesdays with Morrie[870]. И эти же слова мне хочется говорить каждому сверхнормальному человеку, который раздумывает, следует ли ему иметь детей.

Рождение ребенка — это выбор, и единственный абсолютно верный способ прожить жизнь иначе, чем плохие родители, — не становиться матерью или отцом. Сверхнормальным людям слишком хорошо известно, что брак бывает неудачным, а детство может быть несчастливым, что не все родители справляются со своей задачей, поэтому воспитание детей нередко кажется им очень рискованным предприятием. Некоторые люди решают отказаться от детей, потому что им надоело заботиться о других. «Я просто хочу наконец-то пожить для себя», — сказал один из моих клиентов. И это тоже факт, который очень полезно о себе знать. Но в решении Дженнифер было что-то пассивное и меланхоличное; она запустила его несколько лет назад на предыдущих сеансах психотерапии, словно пробный шар. На самом деле нельзя сказать, что она не хотела детей, просто ей казалось, что из-за пережитого ею негативного опыта, из-за того, как вели себя ее родители, она, возможно, не годится в матери. Или ее беспокоило, что с рождением ребенка она может оказаться в той же ловушке, в какой жила ее мать, и запустит таким образом очередной виток цикла жестокости и несчастливого детства.

Дженнифер не понимала — или не могла в это поверить, — что, создав собственную семью, она получает одинаковый шанс как разорвать этот разрушительный цикл, так и повторить незавидную судьбу своей матери. Джеймс Роудс, известный пианист, который в свое время даже не надеялся стать, по его словам, «уверенным в себе, продуктивным, нормальным членом общества»[871], тоже сильно колебался, решая становиться родителем. В ужасе от того, что его ребенок может страдать так же, как он сам, или от того, что он так страдал, Роудс в своих мемуарах пишет, что хотел бы смотреть на это так просто: «Что рождение моего сына является началом конца моей старой жизни и началом новой, гораздо более полноценной»[872]. Я вовсе не утверждаю, что сверхнормальным людям легко решиться на рождение ребенка — и пережить в этом процессе собственное перерождение, — но убеждена, что это возможно. И такое действительно случается.

Именно это, к ее удивлению и, безусловно, облегчению, случилось с Дженнифер, которая сразу после рождения первенца чувствовала себя так, будто каждый день просыпается в совершенно новом мире. Мир, конечно же, не изменился; по признанию Дженнифер, она заметила это еще по дороге из роддома домой. Женщина с отстраненным любопытством наблюдала за тем, как мимо проезжали другие автомобили, развозя людей на работу, в рестораны, магазины или по домам, и все вокруг вели себя так, будто в мире ничего не изменилось, но для Дженнифер все стало другим. Она сидела на заднем сиденье машины с новорожденным малышом на руках, и он смотрел на нее широко открытыми глазами, такими же беззаботными и ничуть не обеспокоенными прошлым, как небо над их головами.