И снова согласно загудели, закивали бояре.

— Теперь об Олеге, — продолжил Всеволод. — Как с ним быть?

Он обвёл взором оживившихся бояр.

— Князя Ольга свёл я со Владимира-на-Волыни! — строго изрёк Изяслав. — Посадил его в поруб!

Опять тяжёлая тишина воцарилась в палате.

«Оно, верно, и правда, — рассуждали, мрачнея, бояре. — Но куда ж такое годится — в поруб? Вон Всеслава Полоцкого посадили тогда, а чем кончилось? Бунтом, встанью!»

Иная мысль будоражила ум князя Хольти. Помнил он, конечно, давешний разговор с Гидой, но волновало его другое.

«Нельзя оставлять Олега у Изяслава в руках. Придёт время, и простит брат крамольника по своему мягкосердию. Тут и Олеговы доброхоты постараются, все уши ему прожужжат. И получится тогда так, что оба они, Изяслав и Олег, против меня будут. Тогда не удержать мне ни Чернигова, ни Переяславля».

Всеволод решительно оборвал молчание.

— Дозволь, княже великий, иное тебе присоветовать. — Он на мгновение замолк, словно собираясь с мыслями, и затем чётко, медленно, ровным голосом проговорил: — Что Олега с Волыни свёл, это ты верно сделал. Но лучше передай его мне. Пусть живёт пока в Чернигове праздно. Пойми, брат. У Олега много на Руси друзей, доброхотов, сторонников. Посадишь его в поруб — озлобишь Глеба. И не только его. Найдутся такие, кто вспомнит Всеславово полонение, скажет: за старое взялся князь Изяслав. Снова встань пойдёт, а тут и поганые рядом, тут и Всеслав. Обожди, княже великий. Пусть поживёт Олег в Чернигове. Я за ним там присмотрю. А пройдёт лето-другое, дадим ему какой захудалый стол. Муром или Рязань.

Слова Всеволода разрядили напряжение в палате. Заулыбался Изяслав, зашептались бояре, расцепил сжатые в волнении пальцы Владимир. Совет был окончен, решение было принято.

...В ту же ночь князя Олега вывели из поруба, сбили с рук и ног цепи и под охраной отряда Всеволодовых отроков повезли в Чернигов.

Глава 91

«ОН ДОЛЖЕН УМЕРЕТЬ!»

Лето стояло над Русью, жаркое марево обволакивало города и веси, на поля пришла пора жатвы. Мир и тишина, казалось, наступили; кончилось, ушло в небытие гибельное поветрие усобиц; затянулись раны, нанесённые Руси былыми крамолами, войнами, мятежами; жизнь текла обычным неспешным распорядком.

Но знали, а если не знали, то догадывались многие — до крепкого долгого мира ещё далеко.

Урожай в это лето обещал быть добрым. Объездив волости и посмотрев на поля, боярин Яровит возвратился в Чернигов довольный. Легко спрыгнув с седла у крыльца своего черниговского дома, он с улыбкой поднялся по крутой лестнице.

— Эй, дядя! — окликнул его из верхнего жила Талец, — До тя тамо боярин новогородский. В горнице сожидает.

Яровита охватила тревога. Вмиг мелким, незначительным стало казаться только что виденное — поля с налившимися спелостью колосьями, мужики в посконных рубахах, солнце. Чуял он — нечто гораздо более важное ждёт его в горнице. А ещё понимал — хрупок мир, и радость созидания, радость мирной пашни, радость собранного обильного урожая истает с первым же половецким набегом, с первой княжеской сколотой.

...Навстречу ему поднялся Славята. Лукавый огонёк светился в белесых глазах новгородца, кривая ухмылка бежала по устам. Улыбался Славята, но от Яровита не укрылось — волнуется молодой боярин, напряжён он, как струна, боится, как стрелок из лука, невзначай промахнуться.

— В обчем, тако, боярин Яровит. Собирались мы, мужи новогородчи, тайком в доме у Дмитра Завидица. Порешили тако: Глебу в Новом Городе князем боле не быть. Помнишь толковню нашу? Дак вот: озверел вовсе князь Глеб. Идёт супротив господы новогорочкой, байт: моя се земля, а вы — слуги мои. На меха, на пушнину, на воск, на мёд, на сребро — на всё лапу хищную наложил. Веце и слухать не стал. Всюду цудинов своих, псов, понаставил. И тиуны у его — яко звери лютые, за всем следят, всё подмецают, ницего не дают укрыть. В обчем тако: порешили мы князю Изяславу целом бита. Дал бы нам сына свово. А Глеба сгоним.

— Кто из бояр сторону Глеба держит? — спросил Яровит.

Ему становилось ясно: начинается большая игра, и не хотел он остаться от неё в стороне. Ещё он знал: не случайно приехал Славята именно к нему. Не к Чудину, не к Вышатичам, не к самому князю Изяславу — к нему. Выходит, он новгородской господе нужен.

— Ставр Годиныц. Всё посадницество мыслит полупить. Ещё Олександр.

— Ну, так, — протянул медленно Яровит.

Кусая губы, он перебирал пальцами цветастые чётки, косил взглядом в сторону, размышлял.

Наконец, спросил умолкшего Славяту прямо:

— А почему ко мне ты пришёл?

И Славята, лукаво улыбнувшись, ответил:

— Посадник добрый Нову Городу нужен. Щоб и о земле заботу имел, и от княжого гнева избавить мог, и суд праведный творил.

— Ну, так, — повторил Яровит.

Он задумался. Говорить или не говорить пока об их разговоре князю Всеволоду? Как бы чего худого не помыслил князь. А то скажет: домогается Яровит власти, над другими возлететь хочет. Опасную затею выдумали они в Новгороде.

И, словно угадывая сомнения Яровита, Славята промолвил:

— Пойдём, боярин, со князем Всеволодом побаим. Он Глеба страсть как не любит!

На том и порешили.

...За окном в высокой траве стрекотали кузнечики. Со Стрижени тянуло вечерней прохладой, слышно было, как тихо плещут волны.

Сидели втроём при свете свечей и, словно в зернь[298] играя, выкладывали друг перед другом мысли.

Всеволоду нравилось предложение Яровита и Славяты. Он знал: так или иначе, раньше или позже, но Новгород окажется под рукой Изяслава. А Яровит — его, Всеволода, человек. И если вятшие мужи прочат его в посадники, то лучше и быть не может. Вот только... Как осилить Глеба?

— Ты, княже, о том ся не заботь. Есь у мя люди верные. Отворим врата крепостные, — убеждал Славята, и Всеволод согласно кивал.

Да, дело было стоящее.

...Обмакнув перо в чернила, князь писал на листе харатьи грамоту. Писал в Туров, Святополку.

Не довольно ли прозябать сыновцу в пинских болотах, не настал ли час искать себе лучшего стола на Русской земле?

К грамоте подвесили красную печать на шёлковом шнурке. И ещё до рассвета Славята, оседлав лучшего дружинного коня, в сопровождении отряда черниговцев выехал со Всеволодовой грамотой в Туров. Оттуда путь его, уже вместе со Святополком (который, конечно же, согласится обменять захолустный Туров на