Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пусть хоть что-то останется в памяти читателя, поможет ему избежать подобных ситуаций; вообще-то, мы, постоянно работая с большой массой заключённых, со временем всё больше и больше убеждались, что зэки – это те же люди, что и мы, только когда-то оступившиеся или совершившие различные преступления, вплоть до убийств; но находясь под стражей, они вели себя всё-таки по-людски, подавляющее большинство из них – это такие же рабочие, как и те, что на свободе; короче, без них, как говорил писатель Платонов, «народ неполный»; и нас сначала просто удивляло неприязненное к ним отношение Тихона и Корженевского, но постепенно, когда у нас наладились с рабочими хорошие производственные контакты, нам было уже противно видеть озлобленность против них наших старших коллег. Известно, что идеального народа не существует, но это наш народ, и, не идеализируя части его, зэков, должно же быть в душе уважение и сострадание; к слову, настоящий русский писатель никогда бы не позволил себе пренебрежительных высказываний о своем народе, но вот даже большой поэт Некрасов однажды нехорошо высказался:
«Вот опять из Кенигсберга
Приближаюсь я к стране,
Где не любят Гутенберга
И находят вкус в г…не;
Выпил русского настоя,
Услыхал: «Е…на мать!»
И пошли передо мною
Рожи русские плясать».
А вот как-бы в противовес этому писал Афанасий Фет:
«Поэт! Ты хочешь знать, за что такой любовью
Мы любим родину с тобой?
Зачем в разлуке с ней, наперекор злословью,
Готово сердце в нас истечь до капли кровью.
По красоте её родной?»
В первый год работы мы ещё не умели хорошо разбираться в людях, естественно, часто обманывались, принимая чёрное за белое; но не только мы в начале пути были «слепыми»; Михаил Сперанский в своё время, в другую эпоху русской истории, в ином общественном положении, нёс бремя такой же проблемы; в письме дочери он писал: «Наука различать характеры и приспособляться к ним, не теряя своего, есть самая труднейшая и полезнейшая в свете. Тут нет ни книг, ни учителей; природный здравый смысл, некоторая тонкость вкуса и опыт – одни наши наставники».
XIV
Опытные бригадиры очень скрупулезно вели ежедневный учет всех работ, включая мельчайшие, на которые надо было выписывать отдельные наряды; поэтому даже для одной бригады требовалось подготовить множество описаний работ и расценить каждую; мы, ввиду большой загруженности при обслуживании бригад и проверкой качества в рабочее время, а также вечерами, работая дома с чертежами и подготавливая задания рабочим, не успевали писать наряды и разрешали бригадирам это делать самим, предварительно сверив их описание работ со своими учетными записями; конечно, этого делать нельзя, но другого выхода у нас не было; этим грешили и наши молодые коллеги, работавшие так же с зэками на своих стройках в Красноярске. И вот однажды пришла расплата за это нарушение; ранее я уже отмечал, что во время визита Хрущева в начале октября, два дня зэки не работали и в жилой зоне находились под усиленной охраной; все думали, что эти дни будут актированные, т.е. оплачены, как вынужденный простой, однако пришел приказ эти два дня отработать в выходные дни, т.е. в воскресенье, поскольку в те времена в СССР субботы были рабочими днями; тихое недовольство было, но пришлось отрабатывать, в т.ч. и нам; в конце октября наряды были написаны, подписаны всеми на участке и утверждены главным инженером, а в начале ноября меня вызвали в бухгалтерию стройуправления, показали один наряд, написанный рукой бригадира, и спросили: «Это ваша подпись?»; я подтвердил и когда начал читать описание работ, услышал за спиной хихиканье сотрудниц бухгалтерии; бригадир честно описал работу и, выражая свое недовольство, добавил: «…отработка за…Хрущева…» (опускаю нелицеприятные прилагательные и обращения); было очевидно, что я в спешке не проверил описание, хотя вся арифметика и итоговая сумма были правильными; выслушал я только устный выговор главбуха, хорошо еще, что не протянули в стенгазете; пишу об этом, потому что вспоминаю слова Л.Толстого о себе: «Только такая биография, как не стыдно мне будет писать её, может иметь настоящий и плодотворный интерес для читателей». Хочу ещё отметить, что как водится, виновником за любое притеснения народа, особенно заключенных, всегда является царь, в данном случае – Хрущев; сегодня известно, что миллионы невинно осужденных при Сталине узников ГУЛАГа желали его смерти и в марте 1953-го эти миллионы сказали: «Наконец-то, сдох!»; однако, когда надо обратиться с просьбой об уменьшении срока, то писали прошение только на имя царя; в связи с этим вспоминаю комичный случай с зэком Беляевым, дневальным нашей прорабской; он был немного странным: возле крыльца соорудил будку, чуть просторнее собачьей, и в ней отдыхал, что-то писал; мы неоднократно просили его убрать это строение и перейти в помещение, но он отказывался, наконец, мы плюнули и перестали обращать внимание; однажды Беляев попросил нас проверить ошибки в его писанине, и, не посмотрев, что там было написано, мы взяли рукопись домой, хотя этого делать не разрешалось; после ужина начали читать вслух, это было письмо Хрущеву с просьбой скостить срок, оно было написано без знаков препинания витиеватыми фразами, вызывающими у нас улыбку, а то и смех, но главное не в этом; Беляев утверждал, что его, невиновного, посадили и дали большой срок, когда он «лишь нарушил правила дорожного движения»; он с компанией выпивал в ресторане Ачинска, а когда они вышли на улицу, то решили прокатиться и влезли в чужую «Победу», а пьяный Беляев сел за руль; поехали и сбили насмерть пешехода, т.е . он «лишь нарушил правила дорожного движения»; исправлять ничего в письме мы не стали, а утром вернули его автору. И еще о другом «невинно осужденном»; как-то в рабочей зоне во время внезапного ливня я стал под козырек кровли одного здания, где уже спрятался от дождя незнакомый мне молодой мужчина; довольно долго шел дождь, и я спросил новичка, как он к нам попал; его простодушный рассказ потряс меня; работал он в деревне, женился, родился ребенок, жили
