– Уж не знаю, верить вам или нет, – наконец сказала я. – Но, по-моему, сейчас это не имеет значения, а?

– В самом конце я повела себя плохо, – вздохнула она. – У меня начиналась паранойя из-за временной потери памяти в вашем присутствии, я… всего боялась, все проверяла, почти переходя границы, у меня есть записи, в которых говорится…

– Все у вас было нормально, – поправила я ее. – Я украла ваш дневник, все было хорошо. Теперь можно вам об этом сказать. Я счастлива оттого, что знаю, что вы это забудете.

И это все?

Это конец моего пути, это так себя чувствовала мама, дойдя до края пустыни, посмотрев на город и подумав: да уж, не очень, верно?

Затем она произнесла:

– В свое время я поставила все часы в доме на десять минут вперед. Я постоянно везде опаздывала, потому и сделала это. Первые несколько недель все шло хорошо, и я почти всегда успевала на встречи. Через несколько месяцев я об этом забыла и сделалась пунктуальной во всем. А потом ко мне как-то заехал друг и сказал: «У тебя часы спешат на десять минут». И я вспомнила, что сделала, и внезапно снова начала всюду опаздывать, потому что знала – и не могла забыть – что все мои часы спешат, и, в конце концов, мне пришлось их поставить по-нормальному, а выходить в нужное время.

Она умолкла так же внезапно, как и заговорила, и снова воцарилось молчание.

И тут опять:

– По-моему, мне приснилось, что у меня в хлебе дохлая мышь, и как-то раз я надрезала батон хлеба, а внутри оказалась мышь, и в какое-то мгновение я не смогла отличить сон от реальности. Приснился ли мне этот сон или же в момент обнаружения мыши я выдумала сон, сделав себя пророчицей? Мысль может путешествовать во времени, знаете ли, память обновляет сама себя, превращая прошлое в нечто такое, что было всегда, теперь, в этот момент, сейчас, и испокон века. Никогда нельзя по-настоящему доверять своей памяти и своему сознанию. Реальность, время, прошлое – все это переменчиво, как сон, если присмотреться повнимательнее.

И вновь она умолкла.

И вновь тишина.

– После встречи с вами я много дней записывала сама себя, сидя одна дома, просто чтобы убедиться, что то, что я запомнила, являлось тем, что я действительно делала. Но затем я взглянула на записи и поняла бесплодность своих действий, поскольку могла сказать себе, что помню совершение действий, виденных и производимых мной в тот же момент, когда я видела себя их производящей. Сознание, как мне кажется, всеми путями подгоняет себя под реальность. По-моему, это единственное, что оно может сделать, когда ты одна.

И опять недолгое молчание.

– Я бы снова стала вашим другом, если бы вы мне позволили, – продолжила она. – Вы и я. Присяжным велят не придавать значения прошлому, историки пишут книги так, словно события древнего мира разворачивались у них на глазах. Сегодня Цезарь отправляется в Галлию. Теперь «Совершенство» погибает в Венеции. Прошлое в лучшем случае весьма растяжимое понятие. Вы меня понимаете?

Молчание.

Это все?

Я прохожу по пустыне, я жду поезда, и в самом конце единственный человек, машущий с платформы, песчаный мираж, оказавшийся реальным, есть она?

Нет. Не совсем она. Старая и сгорбленная, она нуждается в этом, нуждается во мне, и она ужасно, жутко одинока.

Осталось одно: мне надо кое-что сказать.

– Филипа принимала процедуры.

Я поняла, что не могу смотреть ей в глаза, и поэтому уставилась в стену за ее левым плечом, внимательно изучая ее бесконечно серую поверхность.

– Да?

Легкий интерес, не более того.

– По-моему, она убила своего брата.

И снова:

– Да?

– Я пыталась вам помешать.

– Я знаю. Я видела, как вы наблюдали. Знала, что это вы. Не могла вспомнить вашего лица, но знала, что это должны были быть вы. Все записала. Может, видела вас еще, но забыла записать. Сейчас не припомню, но это неважно.

– Будь у меня возможность, я бы вас убила.

– Мне очень жаль это слышать.

– Я вас уничтожу, если смогу. Вы это записываете? Хотя все равно. В запоминании или забывании есть своя жестокость. Если смогу, я вас уничтожу. Это… мне хочется сказать «правильно». В свое время мне казалось, что я знаю, что значит «правильно». Потом я не знала. А теперь, по-моему, снова это понимаю. Уходите, Байрон-Четырнадцать. Уходите и забудьте все.

– Вы… – начала она.

– Удивительная?

– Да.

– Вы мне завидуете?

– Да.

– Вы ошибаетесь. Ошибаетесь. Уходите. Пока дойдете до двери, вы забудете, что видели меня. Когда вы снова сюда вернетесь, я уже исчезну. Уходите и забудьте, Байрон. Уходите.

Она стояла, застыв, опершись на палку, теперь чтобы действительно не упасть, приподняв одно плечо и нахмурив лоб.

– «Совершенство» мертво, – произнесла она. – Мы его уничтожили.

– Мы уничтожили гораздо больше, – ответила я, и, поскольку она, похоже, и не думала шевелиться, отвернулась и отвела взгляд.

Какое-то движение в ногах моей койки. Я посмотрела туда. Она положила диктофон на одеяло между моих ног, он еще работал, огонек горел. Она не улыбнулась, не посмотрела мне в глаза, просто оставила его там и вышла, по-старушечьи хромая.

На четвертый день своего пребывания в больнице я сама из нее выписалась. Меня забывали кормить, забывали проверять у меня температуру и пульс, забывали менять катетер, и после четырех дней возмущения врачей тем, что творилось, но никаких перемен не происходило, я сбежала.

Украденная одежда, украденные деньги.

Идти я могла, но у меня все болело, ноги сделались тяжелыми, словно я марафон пробежала, хотя едва одолела сто метров.

Я поймала такси, поглядела на унылое однообразие Местре, бежевые дома за бежевыми стенами, бежевые квартиры, выходящие на закрытые ставнями магазинчики. Северная Италия красива там, где осталась хоть какая-то история, и по-индустриальному сера и уныла в местах, где правит современность.

На вокзале передо мной открылось сразу множество путей. Я села на поезд до Милана, где столько лет назад украла бриллианты у человека, верившего в красоту, снова поселилась в своей любимой гостинице, в номере по соседству с тем, где я когда-то лежала на хрустящих простынях, перебирала в ладони бриллианты и довольно посмеивалась, восхищаясь собственной гениальностью.

Теперь я снова легла на те же простыни, но в другой вселенной, закрыла глаза и уснула.

* * *

Я смотрела новости. Одна французская газета первой решилась поместить статью о том, что бойня в гостинице «Маделлена» имела отношение к использованию «Совершенства». «Прометей» пригрозил до смерти засудить газету, но разбирательство быстро заглохло, когда подключились другие газеты, громким и тщательно отрепетированным хором выбрасывая подробности о сути «Совершенства» и применении процедур.