Традиционно в этот момент все оживают, когда входят врачи и говорят:

– Как ваши дела, очень ли вам больно, можете ли вы вспомнить свое имя?

А я отвечаю, что нет, не могу, о Боже, какой теперь год, кто я, кто я, кто я?..

Не очень-то много.

Мимо проплывает медсестра, замечает, что я не сплю, широко улыбается и, наверное, думает, что я уже давно не сплю, и кто-то меня уже поприветствовал. Я улыбаюсь в ответ. Она забудет меня к тому времени, как выйдет из палаты, но это нормально, в этом отделении много больных, их легко забыть. Вот ведь и вправду чудо, что меня не бросили в машине «Скорой», и вообще поразительно, что я здесь оказалась.

Немного подождем.

В медицинской системе легко быть забытым до смерти, но все нормально, есть документация, распоряжения Государственной службы здравоохранения (а в Италии такая есть?), что ни одного больного нельзя держать в отделении экстренной помощи больше четырех часов, их нужно развозить, развозить, развозить

женщина напротив меня поворачивается на другой бок. Она уже забыла, что я здесь, и мой вид не вызывает у нее никаких эмоций. Я решаю, что в свободное время она кричит на детей. От них слишком много шума. Они всегда счастливо улыбаются, бегают и резвятся, и для их же блага все их мечты нужно разбить при первой же возможности.

Появляется лечащий врач в сопровождении трех интернов.

Как вы себя чувствуете? – спрашивает он. Руки в карманах, неторопливый, вальяжный, глаза чуть блестят, пока он пытается сообразить, видел ли он меня раньше. За свою карьеру он повидал десятки тысяч больных и почти всех их забыл, но все они знают, что он их помнит по именам и его очень заботит их состояние. Вот такой он хороший. На бейджике написано, что его зовут Дино, но мне в это трудно поверить.

Бывало и лучше, признаюсь я. По-моему, меня ранили ножом.

Ах, да! Этот ужас в гостинице, да, конечно же!

Лечащий врач улыбается, интерны чуть шарахаются назад, внезапно встревоженные тем, что стоят рядом со мной, конечно, меня пырнули ножом, но есть ли опасность того, что я могла тоже кого-то пырнуть?

Ну-с, посмотрим, могло быть и хуже, гораздо хуже, чистая повязка, все хорошо, легкое не задето, как я вижу, это хорошо, разумеется, антибиотики, мы пришлем сестру, чтобы у вас взяли анализы

(сестра не приходит)

нет имени, шепчет интерн

Доктор Дино испытывает облегчение – он не забыл мое имя, он его никогда не знал, возможно, ему все-таки не придется садиться на диету на рыбьем жире для улучшения памяти.

Как вас зовут?

Фэй, решаю я. Фэй Кавареро. А где я?

Вы в Оспедале-дель-Анджело, в Местре. Больница Паоло была переполнена наплывом экстренных больных, а врачи со «Скорой» сумели прямо на месте остановить кровотечение, так что вас привезли сюда. Вы были в числе гостей? В его голосе слышалась настороженность.

Нет: я фотограф.

Мгновенное облегчение. Ах, вы фотограф. Полагаю, полиции захочется взглянуть на ваши фотографии.

Полагаю, что да.

Вам нужен психолог? – осторожно спрашивает он. У нас есть свой падре, с ним можно поговорить, я могу распорядиться, чтобы к вам кого-нибудь прислали

Конечно, почему бы и нет.

Разумеется! Молодежь! (Интерны вытягиваются в струнку.) Срочная консультация психиатра!

Они удаляются.

Никто не приходит.

Никакого имени в моей истории болезни.

Никакого имени на табличке у меня над койкой.

Врачи не удосуживаются записывать подобные вещи, для этого у них есть другие люди. Я подзываю сестру, подлейте, пожалуйста, воды, она берет у меня данные, пока не ушла, записывает их и говорит, что нет имени.

– Меня зовут Фэй Кавареро.

– Ах, как философа, да-да!

– Да, как философа.

– Это хорошее имя, сильное имя. Вы будете сильной!

* * *

Когда подошло время ужина, я попросила тост, но о моей просьбе забыли, ах, извините, сейчас пойду и принесу, снова забыли, так что я обошлась.

Вывод: вечно мне здесь оставаться нельзя. Иначе с голоду умру.

– Сестра! – визжит женщина на койке напротив меня. – У меня голова болит! Стерва – дай мне еще анальгетиков! Стерва, что ты там копаешься, голова болит, болит, болит, болит!

Ее слова сливаются в глухой стон, животные утробные звуки, негромкое хныканье, которое сестры не в силах заглушить.

– Дайте же ей анальгетиков, – вздыхает женщина на соседней с ней койке. – Пожалуйста, хоть что-нибудь, лишь бы она замолчала.

Когда выключают свет, женщина по-прежнему стонет, а у меня кончается вода, и никто не приходит.

На вторые сутки во мраке ночи я поставила левую ногу на пол.

В глубинах космоса туманности сливались в звезды, в ядрах которых начинался синтез водорода с выбросом во Вселенную света и тепла.

Поставила на пол правую ногу.

В бездонных пучинах океанов открылись магматические трещины, проливая во тьму огонь, и разные виды бактерий, амеб, простейших и крохотных извивающихся организмов, которые едва ли можно назвать живыми, за исключением того, что они дышали, двигались, размножались и разлагались, устремились к этому взрыву тепла, брали от него энергию и превращались во что-то новое.

Я встала.

Почти сразу же я упала, схватившись за спинку койки, с болью в боку, приглушенной швами и лекарствами, с кружащейся головой, с сильными коленями и шумом в ушах, со звездами в глазах и с океанами в мозгу.

Снова села.

Сосчитала до шестидесяти.

Поставила на пол левую ногу.

Сосчитала до тридцати.

Поставила на пол правую ногу.

Снова сосчитала до тридцати.

Ухватилась за штатив, на котором висели всякие емкости с антибиотиками, солевыми растворами, кровью и прочими прелестями, которые нам дает химия. Взялась за него, как за опору.

Сделала шаг.

Сосчитала до двадцати.

Потом еще шаг.

Уроки из практики бегуньи, уроки из жизни. Дели проблему на части. Не так: сегодня я пробегу марафонскую дистанцию. А так: сегодня я добегу до края парка и обратно. Завтра я добегу до магазинов. Сейчас я скажу что-нибудь доброе тому, кого ненавижу. Завтра я научусь сочувствию и начну учить французский.

Сегодня дойду до туалета, где масса крючков, ручек, ремешков, откидных стульчиков и сидений с подъемом на все случаи жизни.

Сегодня я запру дверь.

Отолью.