цепляясь за массажный стол руками, хотя никто её никуда не тащил. – К бабке пойду, сделаю так, что Горяев на вас никогда не женится!

– Маргарита, верните ей, пожалуйста, деньги, – попросила Валя. – И сварите кофе.

– Всё равно никуда не уйду, – пообещала женщина.

– Тогда запру вас в комнате до утра, – холодно предупредила Валя. – Так что звоните домой, чтоб не волновались.

– А некому звонить, – пьяно развела руками женщина. – Сдохну – все сбегутся деньги делить, а так никому не нужна. Гоните ваш кофе.

Эдик увёл женщину на кухню, а Валя подумала, что через десять лет ей тоже будет пятьдесят. Мать постареет, Вика будет жить своей семьёй. Виктор отойдёт от большой политики, займётся посадкой роз на той самой даче, которую неприлично показывать по телевизору перед выборами. Будет выступать в передачах с комментариями и встречаться с ней раз в полгода.

Ведь то, что держит его на крючке сейчас, будет уже не так важно. Конечно, она не запьёт, как эта женщина, но останется примерно с тем же. Наверное, в пятьдесят появятся плюсы, неведомые в сорок. Точно так же, как в тридцать стало жить интересней и легче, чем в двадцать, а в сорок – интересней и легче, чем в тридцать, но…

К тому же понимала, что имеет отношения с двумя Горяевыми. Влюблена в того, которого встретила молоденькой забитой массажисткой, а встречается с тем, кого видит со всеми плюсами и минусами глазами сорокалетней телеведущей.

Отношения с этим вторым Горяевым были для Вали важны, но выглядели как супружеские. Точнее, загрузили в себя минусы супружества, не имея его плюсов. Как говорили бабы в их городке, «ППЖ», означавшее в войну «походно-полковую жену», от которой в мирное время возвращаются к настоящей жене.

Теперь, когда удавалось вместе переночевать, Вале мешал его храп, пугали утренние мешки под глазами, а прежде она не видела и не чувствовала его возраста, словно сидела на облаке. Она не была требовательной в постели, но физическая разница между Горяевым и Марком была слишком отчетливой.

Она знала, что фитилёк восторга в её глазах постепенно уменьшается, а стареющему мачо нужен костёр в глазах партнерши. И совершенно всё равно, это восторг из чувства к нему, к его деньгам или к возможностям собственного карьерного роста. Ведь сколько немолодых пациентов признавалось на приёме, что любовница корыстная сучка, но с ней кажется, что молод.

И Валя мысленно поблагодарила пьяную посетительницу за холодный душ.

– Извините. Наговорила ерунды, – засунулась в кабинет чуть протрезвевшая женщина, контролируемая сзади Эдиком. – Только не в том дело, что ко мне не ушёл… Просто убили его… Убили! И всё!

И выбежала, сдавленно зарыдав.

Надрыв посетительницы окончательно выбил Валю из колеи, она с трудом заставила себя подойти к зеркалу и подкраситься.

– Спасибо, ласточка моя, – поцеловал её Виктор в машине. – После твоей поездки город дал отличную социологию по Ельцину. Что ж ты с ними делала?

– Голая у шеста танцевала. С надписью «Ельцин» сзади и спереди, – угрюмо ответила Валя. – Вы же мне за это платили!

– Это командировочные. Ты не представляешь, какие расценки у наших звёзд на выборах, – усмехнулся Горяев и протянул конверт.

– Значит, пользуешь меня по дешёвке, как Ада?!

– Но ты ж не поёшь под фанеру, а только танцуешь у шеста!

– Там парень, олигарх местный. У него рестораны. Люди живут ужасно, а он хоть что-то делает. Бумаги тебе передал. Глянешь?

– Олигарх? В деревне Кузькино тоже олигарх. Ему принадлежит сельпо, и председатель сельсовета у него на побегушках! – захохотал Горяев. – Олигархи по стране как грибы растут! Слышал про него. Молодой, да ранний. Либо вчера выпустили, либо завтра посадят.

– Но там никто, кроме него, ничего не хочет делать, – настаивала Валя.

– Сопляки, правил не знают, думают, для каждого поколения свои правила, – внимательно посмотрел на неё Горяев. – Небось смазливенький?

– Обычный. Но силой от него веет. Уйдёте, на смену вам кто придёт?

– Рано меня хоронишь, скрипучее дерево два срока живёт. Вчера в кабаке ел блюдо «Телячья нежность». Тушёные бычьи яйца, делающие потенцию бычьей!

– Как всё серьёзно, – засмеялась она, но снова подумала, что через десять лет ей будет пятьдесят, а ему семьдесят.

Дорога утопала в сияющей на солнце зелени, из-за которой выглядывали странноватые усадьбы.

– Почему слово «Жуковка» говорят с подтекстом? – спросила Валя.

– Потому что здешние перцы своровали из бюджета не меньше миллиона долларов.

– Воры в законе?

– Законы чтят – воруют между законами.

– А когда вы примете закон, чтоб они не могли воровать между законами?

– Когда они перестанут проплачивать депутатов. – Он начал копаться в белых папках, которыми вечно была завалена его машина.

Взял в руки одну, и Валя прочитала на ней: «Администрация президента Российской Федерации. Экспресс-обзор средств массовой информации». И в скобочках: «По сообщениям информационных агентств, телевидения и центральной печати, Москва, 1996 год».

Горяев распахнул папку и зачитал:

– «…Опубликовано обращение тринадцати ведущих российских бизнесменов, в числе которых Березовский, Гусинский, Потанин, Смоленский, Фридман, Ходорковский… Отечественные предприниматели обладают необходимыми ресурсами и волей для воздействия на слишком беспринципных и слишком бескомпромиссных политиков». Поняла?

– Нет, – помотала она головой.

– Это же предательство!

– Кого?… – растерялась Валя.

– Они предлагают перенести президентские выборы на два года и посадить Зюганова премьер-министром!

– А разве так можно? – осторожно спросила Валя.

В ответ он только расстроенно покачал головой.

В этот момент машина затормозила возле ресторанной веранды, и оттуда из-за столика помахал очкастый человечек маленького роста в спортивном костюме.

– Саша, – представился он Вале. – А я вот часик в теннис поиграл.

– Это кто сзади? – спросил его Горяев. – Неужели Челюсть? Думал, он сидит.

– Он чистый. Это Иволгу взяли, – равнодушно пояснил человечек.

Сделали заказ. Цены в меню были ломовыми.

– Саша, хочу, чтоб ты дожал Комарова. Пробуй «Кастер», пробуй «Глобус». Сядь в правление, – командным тоном сказал Горяев.

– Виктор Миронович, три года тому назад к «Кастеру» подъезжал, и на меня тут же открыли уголовное дело, – он вытер руки салфеткой, словно демонстрируя их стерильность. – Там столько сырья неразработанного, но они компанию строили не чтоб работать, а чтоб воровать.

– Потому ты нам там и нужен. Когда систему знаешь, её плевком пробьёшь. Помнишь «Понедельник начинается в субботу» Стругацких? Там учат проходить сквозь стену, говорят, просто представь, что цель впереди, и проходи, – сказал Горяев, поднимая бокал. – Есть такой философский термин «трансгрессия» – феномен перехода непроходимой границы. За трансгрессию!

– Хорошо, я пройду. Но пусть это будет моя валюта! – почему-то горячо зашептал Саша. – Нарежьте мне кусочек потока!

– Зачем тебе кусочек потока? Возьми кэшем в три раза больше, – нахмурился Горяев.

– Не хочу кэшем. Хочу официально. Хочу налоги