– Иметь возможность поговорить с Лэшером, – сказалЭш, – выслушать его воспоминания – было бы мне интересно. Но нет, я бы нечувствовал лояльности по отношению к нему. Единственная вещь, в которую никогдане верили ни христиане, ни римляне, это то, что убийство есть убийство,независимо от того, убийство ли это человека или убийство одного из нас. Но яверю в это. Я слишком долго жил, чтобы придерживаться глупых убеждений, чтолюди не заслуживают сострадания, что они «иные». Все мы связаны между собой.Все связано. Как и почему – я не могу ответить. Но это истина. Лэшер был убит –он достиг своего конца, и если это зло было раздавлено навсегда, только одноэто… – Эш пожал плечами, и на лицо его вернулась улыбка, возможно немногогорькая, печальная, но светлая. – Я всегда думал, воображал, мечтал, бытьможет, что, если мы вернемся, у нас снова появится возможность встретиться наземле, мы сможем искупить это единственное преступление.

– Вы так не думаете теперь? – улыбнулся Майкл.

– Нет, – покачал головой Эш, – но естьпричины не задумываться о таких возможностях. Вы поймете, когда мы сядем ипоговорим – все вместе, в моем доме в Нью-Йорке.

– Я ненавидел Лэшера, – сказал Майкл. – Онбыл воплощением зла и обладал порочными склонностями. Он смеялся над нами.Возможно, я совершил фатальную ошибку. Я не вполне уверен также в том, чтодругие – как живые, так и мертвые – хотели бы, чтобы я убил его. Вы верите всудьбу?

– Не знаю.

– Что означает ваше «не знаю»?

– Мне говорили сотни лет тому назад, что мне сужденобыть одиноким – единственным выжившим представителем моего народа. Ипредсказание сбылось. Но означает ли это, что такова воистину моя судьба? Я былхитер. Я пережил и зимы, и битвы, и неописуемые невзгоды. Так что я продолжаювыживать. Судьба или выживание? Я не знаю. Но в любом случае это создание быловашим врагом. Почему вы нуждаетесь в моем прощении за то, что уже совершили?

– Меня беспокоит не это. – Роуан отозвалась наэтот вопрос прежде, чем успел ответить Майкл. Она продолжала сидеть в кресле,свернувшись, головой прильнув к кожаной обивке, и одновременно могла видетьобоих, а они оба видели ее. – По меньшей мере я не думаю, что Майклазаботит именно это.

Эш не стал прерывать ее.

– Его беспокоит нечто такое, что сделала я, чего сам онне мог совершить.

Эш ждал, так же как и Майкл.

– Я убила другого Талтоса, женщину, – пояснилаРоуан.

– Женщину? – мягко переспросил Эш. –Настоящую женщину-Талтос?

– Да, настоящую женщину, мою собственную дочь отЛэшера. Я убила ее. Застрелила. Я убила ее, как только начала осознавать, чтоона есть и кто она есть. Она была рядом со мной. Я убила ее. Я боялась ее неменьше, чем самого Лэшера.

Эш казался крайне заинтересованным, но ни в коей мере невстревоженным.

– Я опасалась спаривания мужчины и женщины, –продолжала Роуан. – Я опасалась жестоких предсказаний, всего, что онсулил, и мрачного будущего, которое он описывал, и я опасалась, что где-нибудь– не здесь, а среди других Мэйфейров – Лэшер даст жизнь мужчине, а потом этотмужчина найдет ее, и на свет появится новое поколение. Тогда бы это была ихпобеда. Вопреки всем страданиям, моим и Майкла, и страданиям мэйфейрских ведьмс самого начала трагических событий… Это совокупление стало бы триумфом Талтоса.

Эш кивнул.

– Моя дочь пришла ко мне с любовью, – едва слышносказала Роуан.

– Да, – прошептал Эш, очевидно страстно желаяпродолжения рассказа.

– Я застрелила свою собственную дочь, – едваслышно повторила Роуан. – Я застрелила свою единственную и беззащитнуюдочь. А она исцелила меня: она пришла ко мне со своим молоком и дала мне его –и вылечила от травм, полученных при ее рождении. Именно это беспокоит меня икрайне тревожит Майкла, что вы, желающий быть ближе к нам, раскроете страшнуютайну и будете потрясены, когда узнаете, что существовала женщина, котораямогла бы стать вашей, если бы я не уничтожила ее, не лишила жизни.

Эш нагнулся вперед в своем кресле, опершись локтями околени, прижав согнутый палец к мягкой нижней губе. Его брови поднялись, он слегканахмурился, внимательно всматриваясь в лицо Роуан.

– Что бы вы сделали? – спросила Роуан. – Еслибы вы нашли ее, мою Эмалет?

– Так вот каково ее имя! – изумленно прошептал он.

– Это имя дал ей ее отец. Он предпринимал попытку запопыткой, вынуждал меня, хотя выкидыши буквально убивали меня. И наконец цельбыла достигнута: эта малютка, Эмалет, оказалась настолько сильной, что смоглародиться.

Эш вздохнул. Он занял прежнюю позу, положив руку на кожануюобивку кресла, и устремил пристальный взгляд на Роуан, но не казался теперь ниопустошенным, ни рассерженным. Впрочем, кто знает, что творилось у него в душе…

Какую-то долю секунды казалось, что это чистой воды безумие:рассказать ему все именно здесь, в его собственном самолете, бесшумноскользящем в облаках. Но затем стало ясно, что признание было простонеизбежным, что они должны знать друг о друге как можно больше, посколькусовместные переживания заставили вспыхнуть огонек любви между ними, и этотогонек постепенно превращался в бушующее пламя.

– Хотели бы вы обладать ею? – спросилаРоуан. – Хотели бы вы, возможно, обыскать всю землю и небо, чтобы найтиее, спасти ее, забрать ее в безопасное место и возродить свое племя?

Майкл испугался за жену. Роуан могла заметить страх в егоглазах. А она осознала, смотря на них обоих, что на самом деле говорит этововсе не только для них. Она говорила все это для себя, ради собственногоспасения. Мать, застрелившая свою дочь… Она неожиданно отпрянула, плотносомкнув веки, содрогнулась, подняв плечи, а затем села в свое кресло и вновьсклонила голову набок. Она слышала, как тело упало на пол, она видела, как ещедо этого утратило свои черты лицо; она вспомнила вкус молока, густого исладкого, почти как белый сироп, и крайне полезного.

– Роуан, – мягко произнес Эш, – Роуан! Роуан,не проходите снова через эти страдания из-за меня.

– Но вы бы перевернули небо и землю, чтобы найтиее, – сказала Роуан. – Из-за того вы и прилетели в Англию, когдаСэмюэль позвонил вам и рассказал историю Юрия. Вы прилетели из-за того, чтоТалтоса видели в Доннелейте.

Эш медленно кивнул.

– Я не могу ответить на ваш вопрос. Ибо не знаю ответа.Да, я приехал бы к ней, правда. Но пытаться забрать ее? Не знаю.

– Ох, что вы говорите? Разве вы не пожелали бы этого?