приговор. Удивилась, что бывший на просмотре вместе с ней итальянский художник Ренато Гуттузо остался очень доволен, особенно тем, что такая новаторская работа сделана в СССР. А он, в свою очередь, был удивлен реакцией зрителей: «У нас через пятнадцать минут половина зала опустела бы». Он не учел, что зал этот (в Доме кино) был заполнен не просто зрителями, а зрителями-коллегами. Они не могли не досмотреть фильм до конца хотя бы из профессионального любопытства.

Официальные торжества по случаю юбилея Маяковского обошлись без нее: ее не позвали, а быть незваной гостьей она не привыкла. Но к чему официальные? Ей было с кем отметить этот день в домашнем кругу, хотя многие, очень многие общие друзья уже ушли из жизни. Уже не было ни Асеева, ни Кирсанова, ни Бурлюка, ни Кулешова. Роман Якобсон, после потрясений, испытанных им в Праге при вторжении советских танков, по-прежнему не желал приезжать в Москву. Советскому телевидению было запрещено показать даже в дни юбилея фильм «Барышня и хулиган», где новое поколение зрителей могло бы увидеть живого Маяковского. Чего испугались? Чем не угодил? Ведь как раз в этом фильме Лили рядом с ним не было…

Киностудия «Мосфильм» вознамерилась сделать к юбилею документальный фильм о Маяковском, поручив работу Сергею Юткевичу, хорошо знавшему некогда юбиляра. Макаров подсуетился и на этот раз — написал донос в ЦК, предварительно о нем же договорившись с теми, кому писал. Аргумент был единственный, и он не скрывался. В фильме непременно скажут что-то о Лиле, а то, чего доброго, ее и покажут: хроникальных кадров с ее изображением хватало в избытке. Такой криминал следовало убить в зародыше — его и убили: съемки фильма были запрещены.

Мысль о несостоявшемся фильме не давала Лиле покоя. Три года спустя она написала в Рим незнакомому ей лично Феллини, предлагая сделать фильм о Маяковском или «по Маяковскому». Ответ не пришел. Впрочем, нет доказательств, что Феллини письмо прочитал: его могли отфильтровать ассистенты, ограждавшие великого режиссера от полчищ поклонников и докучливых корреспондентов.

Примерно тогда же (или чуть раньше) внезапно оборвалась тесная и нежная дружба, которая связывала Лилю с Плисецкой и Щедриным. О точной причине разрыва не было ничего известно до тех пор, пока не появилось свидетельство В. В. Катаняна, опубликованное, увы, уже после его смерти. Причину эту он называет нелепой, — так оно, несомненно, и было. По просьбе Лили Щедрин «проталкивал» на телевидении (его авторитет был там очень велик) заявку С. И. Юткевича и В. А. Катаняна на фильм о Маяковском, причем Щедрин заранее предупредил Лилю, что писать музыку к фильму, если заявка пройдет, все равно не сможет, поскольку имеет другие обязательства, которые уже на себя взял. Заявка прошла — в ней, среди создателей будущего фильма, стояло имя композитора Щедрина.

«Лиля Юрьевна, — пишет В. В. Катанян, — по-видимому, забыла, что Щедрин говорил ей год назад о своей занятости, обидевшись и разозлившись, в гневе повесила трубку. <…> Хотя причины были нелепы, они (то есть Майя, Щедрин и Лиля) перестали разговаривать и встречаться». Вполне вероятно, что Лиля действительно забыла, о чем предупреждал ее Щедрин, хотя память, кажется, никогда ее не подводила. Но скорее всего, она просто не могла представить себе, как может близкий друг предпочесть любую другую работу той, которая не просто ей дорога, но связана с именем Маяковского, — да к тому же еще в то самое время, когда все могучие кремлевские силы стремятся отторгнуть ее (и Василия Абгаровича тоже) от поэта и того, что связано с ним, изгнать ее из его биографии. Так или иначе, эта потеря, по какой бы причине она ни произошла и кто бы в ней ни был виновен, еще более сузила и без того редеющий круг близких друзей.

Напоследок судьба подарила Лиле новую встречу — с человеком, чей огромный и разносторонний талант был сразу же ею понят и доставил несказанную радость: всю жизнь она тянулась к талантам, и не было для нее большей радости, чем открыть еще один — для себя. Человека этого звали Сергей Параджанов — сегодня это всемирно признанный классик, тогда же он был просто бездомным, которого гнали и травили власти нескольких республик и городов. Приведший ее в восхищение фильм Параджанова «Тени забытых предков» она увидела раньше, чем автора. Едва он приехал в Москву, о чем ей сообщили друзья, Лиля сразу же пригласила Параджанова на обед, и они влюбились друг в друга с первого взгляда.

К тому времени это был известный во всем мире кинорежиссёр, которого отвергли власти Грузии, где он родился, жил и работал, — отвергли за неуправляемость, неукротимый свободный дух и нежелание считаться ни с какими условностями, ни с какими правилами «приличного» поведения. Он нашел приют в Киеве, работу — на украинской киностудии, но и там пришелся не ко двору; безраздельный хозяин Украины, один из самых неукротимых партийных «ястребов» (особо отметился агрессией в Чехословакию), член политбюро Петр Шелест, невзлюбил «строптивого армянина» (Параджанов был тбилисским армянином), который снимал то, что хотел, и так, как хотел, вместо того чтобы покорно исполнять заказы властей Украины, оказавшей ему «гостеприимство».

За Параджановым уже тянулся длинный шлейф анкетных данных, обрекавших его на участь парии в «здоровом социалистическом обществе». Он имел к тому времени различные административные кары и даже судимость, пока еще первую — в 1947 году. Наказывали его — и раньше, и позже — за свободомыслие и вольность в речах и поступках, но всегда же камуфлировали это то обвинением в даче взятки, то обвинением в спекуляции антиквариатом…

Особо впечатляет последнее: Параджанов покупал приглянувшееся ему старинное кресло или старинную люстру, потом продавал их, чтобы купить что-то другое, более ему симпатичное в данный момент. Если бы такого «движения» старинных вещей не существовало, вся торговля антиквариатом, да и вообще само понятие «антиквариат», прекратили бы существование. Но способны ли были гонители Параджанова усвоить эти простейшие истины? Его гноили в тюрьме, потому что хотели гноить, а не потому, что он был в чем-то виновен.

Приезд в Москву осенью 1973 года был его триумфом и его бедой. С Лилей он встречался только два раза — этого было вполне достаточно, чтобы его необузданный, огромный талант вызвал в ней необычайный восторг, несмотря на то, что, как оказалось, он никогда не читал Маяковского: что делать, свободный человек — имеет право читать, кого хочет, и не читать того, кто ему не интересен. Столь же восторженно встречала Параджанова московская творческая интеллигенция, —