Дела дошли до критического состояния в конце 2 г. до н. э., когда принцепс столкнулся с явными свидетельствами того, что Юлия состоит в одной или более прелюбодейной связи. Нам неизвестно, как Август об этом узнал, да и невозможно открыть то, что действительно случилось. Ни один из наших источников не сомневается, что она заимела ряд любовников. Некоторые названы, и в их числе Семпроний Гракх, который был известен как поэт, Аппий Клавдий, Сципион, Тит Квинкций Криспин, бывший в 9 г. до н. э. консулом и представляющий из всех наибольший интерес, Юл Антоний, сын Марка Антония и Фульвии. Заявляют и о других, менее известных любовниках, но имена их не приводят. Аристократическое происхождение названных любовников не вызывает удивления, и все, скорее всего, были вполне близки Юлии по возрасту.

Помимо любовных связей говорили о ее вызывающем поведении. Ходили слухи о пьяных вечеринках, устраивавшихся публично и даже на рострах, о ночных сборищах на Форуме, там, где находится увенчанная венком статуя Марсия, сатира, известного своим музыкальным дарованием и ассоциировавшегося с пирами и Вакхом, богом вина. В еще более нелепых рассказах утверждается, что Юлия, страстно желая новых захватывающих ощущений, открыто продавала свое тело прохожим. Наша интуиция должна отвергать подобные россказни как сплетни, и мы, по всей вероятности, вправе это делать, хотя тот факт, что люди на протяжении всей истории совершали удивительные глупости, должен предостерегать нас от того, чтобы с абсолютной уверенностью не верить таким сообщениям. К тому же это может указывать на то, что Юлия и ее кружок становились все более неосмотрительными и, возможно, устроили одну или несколько своих вечеринок на улице или в общественном месте. Если это так, то здесь можно усмотреть ироническое эхо ночных набегов Антония и Клеопатры в Александрии. Возможно, каждый предполагал, что Август все знал, хотел закрыть глаза на происходившее и быть снисходительным к дочери.[617]

Учитывая знатное происхождение и семейные связи любовников, многие ученые предположили, что за всем этим скрывается политика и что в действительности это был заговор с целью захватить власть. Плиний утверждает, что существовал замысел убить Августа, а Дион Кассий полагает, что за этим стоял Юл, но более никто даже не намекает на это, и кажется неправдоподобным, что Юлия составила заговор с целью убийства отца. Более вероятно предположить, что она надеялась получить позволение развестись с Тиберием и выйти замуж за Юла, который таким образом стал бы новым зятем принцепса; как таковой, присоединяясь к нему, а со временем и к молодым Гаю и Луцию, как к вождям государства, он мог, без сомнения, ожидать, что на его долю выпадет все бо́льше власти и ответственности. Если бы Август в следующие несколько лет умер, Юл и Юлия могли бы занять такое положение, которое позволяло бы руководить ее сыновьями и разделить с ними власть. Избрание Гая в 6 г. до н. э. наводит на мысль о согласованных закулисных действиях, чтобы способствовать быстрому возвышению сыновей Юлии, и означает, что она и другие надеялись извлечь из этого выгоду. Быть может, это был план, а быть может, имели место неосторожные разговоры о свободе и восстановлении господства старых аристократических фамилий (статуя Марсия и затенявшая ее смоковница долгое время ассоциировались с символами народной свободы).[618]

То, что небезопасные разговоры имели место, вполне правдоподобно, и Юлия, может быть, надеялась выйти замуж за Юла. К тому же, несмотря на все оригинальные теории историков, организованный заговор в высшей степени невероятен. Август, конечно, не так смотрел на это, и ряд публичных осуждений за прелюбодеяния из-за его дочери – самая невероятная дымовая завеса, чтобы скрыть неудавшийся переворот, особенно со стороны человека, который ввел суровые – вызвавшие к тому же всеобщее недовольство – законы о браке и прелюбодеянии. Принцепс предоставил своей семье играть настоящую общественную роль и выставлял их в качестве образца подобающего римского поведения. Прелюбодеяние Юлии было бо́льшим предательством, чем уединение Тиберия, и Август явно глубоко это переживал. Не было нужды в том, чтобы процесс был публичным, но он настоял на рассмотрении его в сенате, заставив квестора зачитать документ, так как он не чувствовал себя способным самому обратиться к сенаторам.

Юл Антоний покончил с собой – возможно, в предчувствии смертного приговора, так как более поздние источники неопределенно говорят, что он был убит, – а всех остальных любовников отправили в изгнание. Один являлся состоящим на службе трибуном, которому дозволили завершить срок службы, а затем выслали за границу. Юного сына Юла Антония также сослали и отправили доживать жизнь в Массилию. В общем и целом, эта относительная мягкость является одним из сильнейших аргументов против политического заговора. В прошлом Август обнаруживал мало нерешительности в убийстве всякого, кто составлял заговор против него. К тому же большинство римлян явно находили это наказание за прелюбодеяние чрезмерно суровым (Тацит позднее утверждал, что принцепс относился к этому так, как если бы это было тяжкое преступление против государства, и, возможно, это ближе всего к истине). Август был оскорблен, рассматривая недостойное поведение своей дочери как глубоко личный позор, а ее любовников как сознательно наносящих обиду ему и его домашним. Это был удар по его авторитету, или даже во многих отношениях еще хуже, так как мнению о нем в более широких слоях едва ли где-нибудь был причинен вред столь значительный, как его собственному представлению о себе и своей гордости. Император Цезарь Август был скорее пристыжен и разгневан, чем испуган.[619]

Он отказался видеть Юлию и осудил ее на изгнание на крошечный остров Пандатерия. Ей не должны были дозволять ни вина, ни какого бы то ни было рода предметов роскоши, ни по сути каких-либо дружеских отношений с мужчинами: любому мужчине, будь то свободный или раб, посещающему остров по какой-нибудь служебной обязанности, разрешалось ехать туда только после того, как Август внимательно изучил его наружность и характер. Феба, вольноотпущенница Юлии, вероятно, от стыда за то, что ее впутывали в это дело, или из страха перед наказанием, совершила самоубийство. Август сказал, что он «предпочел бы быть отцом Фебы». Однако Скрибония, мать Юлии, сопровождала свою дочь в изгнание. Некоторые рассматривают это как публичное опровержение обвинений в прелюбодеянии, оставляя без внимания простую возможность продолжающейся любви матери к своей дочери и ее готовность простить то, что явно не имело места в отношении ее первого мужа.[620]

Цезарь Август пришел в ярость, он хотел, чтобы все замешанные в него были наказаны и публично обесчещены. Со временем его злость немного уменьшилась. После пяти лет пребывания на острове Юлии было дозволено переехать на более комфортабельную виллу на материке близ Регия, но все еще отказано в предметах роскоши и мужском обществе. Отец был непреклонен в своем отказе возвращать ее, несмотря на несколько больших демонстраций, устроенных толпами в Риме. С течением времени он, говорят, раскаялся в своем подходе к этому делу, выражая желание лично рассмотреть его. Сенека нам сообщает, что он жаловался, что ничего бы из этого не случилось, если бы только Агриппа и Меценат были еще живы, чтобы дать ему совет. По крайней мере, они бы сказали ему правду и помешали всему этому случиться, или, наконец, положили предел дурному поведению Юлии, чтобы оно не сделалось столь скверным, каким стало. Но старые его друзья ушли, так что оставшиеся более молодые предоставили Августу чувствовать себя старым и одиноким. Все больше и больше его надежды сосредотачивались на Гае и Луции.[621]