А самое главное — ОН больше не приходил. Пурпурный цвет перестал вызывать у Элизабет чувство отвращения и страха: галлюцинаций больше не было, и она перестала ЕГО бояться. Неприятнее всего было признаться самой себе, осознать, что вся её предыдущая жизнь прошла в страхе. Она обманывала себя, она лгала окружающим, а Пурпурный Человек всегда маячил у неё за спиной. Он не исчез и не растворился — воспоминания о том подвале были ярче, чем когда-либо раньше, но теперь Элизабет взирала на них отстранённо, как будто это случилось не с ней, а с кем-то другим. Теперь ей было не страшно погружаться в глубины памяти; ассоциации пропали, и Элизабет впервые в жизни смогла трезво оценить свою биографию и понять, что Пурпурный Человек, хоть и забрал у неё три года жизни, но взамен… дал ей кое-что другое.

Кое-что, навсегда отделившее Элизабет от окружающих; кое-что, что не дано понять никому, кроме неё, и никакое НБ-программирование не способно восполнить недостаток этого тайного знания. Опыта безжалостности мира, крупицы настоящего цинизма, искусства называть вещи своими именами, которое она в себе взрастила.

Это была она сама? Или влияние процедуры?

Она не знала. Но больше всего боялась, что это состояние пройдёт, и ОН вернётся. Она понимала, что это практически невозможно, но человеческая психика так хрупка и так непонятна, что даже всемогущий Стивен Голд не может до конца разобраться в хитросплетениях человеческого сознания, не способен определить, откуда приходит Болезнь и как её излечить…

Но она не собиралась оставлять ЕМУ ни единого шанса. Единственное, от чего НБп лечит всех и на сто процентов, — это недостаток решимости. Горсть синих таблеток, которую она положила в контейнер для лекарств и теперь всегда носила с собой, — вот её запасной план, вот её путь отхода. Лучше умереть от своей руки, чем вновь испытать ужас ЕГО явления, снова жить в этом безумном страхе… Отсечь эмоциональную связь с прошлым, понимала она, значит сделать последний шаг в мир «новых людей». Останется ли она после этого собой? Глупый вопрос, каким не пристало задаваться «великой Элизабет Арлетт, женщине, которая излечит Болезнь»…

Но эта женщина влюбилась, и её голову вскружили страсть и глубочайшие, оставляющие шрамы на душе чувства — атавизм, от которого она, как и все остальные «новые люди», могла отказаться. Могла, но не хотела.

Она уже испытывала подобное, давно, в другой жизни: думала о нём беспрерывно, даже во сне; воображала его рядом с собой, понимала с полуслова, с полувзгляда; боготворила, держа за руку. Алексей Туров спас её в Пхеньяне и так трагически и скоропостижно умер от Болезни — она проходила всё это с ним, она уже видела однажды мир так ярко, как сейчас, но не представляла, что после НБп ей случится вновь это испытать…

Нам Ен — отстранённый, пришедший из другого измерения, сын легендарного Нам Туена — осветил её жизнь, как когда-то Алексей, как давным-давно пробудил её от мрака и первобытной жестокости несчастный Капила, худенькую шейку которого сломали руки Пурпурного Человека. Нам Ен стал новым смыслом её жизни — и какая ирония, думала она, в том, что его отец стал её судьбой десятью годами ранее.

— Мне надо позвонить отцу, — сказал он, читая её мысли.

— У меня никогда не было отца, — отозвалась она снизу, открывая глаза.

Нам Ен погладил её по волосам и оставил ладонь на её голове, словно поместив её в ракушку. У него были тонкие длинные пальцы, и они почувствовали, как медленно, спокойно бьётся сердце Элизабет мягкими ударами височной вены.

— Ты уже включил? — спросила она.

— Нет ещё.

— Мне порой очень хочется, — призналась она. — Сила привычки?

— Когда слепой обретает способность видеть, ему трудно потом хотя бы один день прожить с закрытыми глазами.

— Слепой бы чувствовал себя беспомощным, — отозвалась она. — А я чувствую себя счастливой.

— Когда никого вокруг нет.

— Когда только я и ты.

— Я тоже счастлив, — сказал он. — Ты знаешь, как я счастлив.

— Знаю.

— Я буду вспоминать это, — кивнул он, — снова и снова, снова и снова.

— Знаю.

— И это, — рядом прожужжал москит и уселся на оголённое плечо Элизабет. Он провёл по гладкой коже пальцем, и москит улетел, а Нам Ен погладил её темнеющее в закатных лучах плечо. — Я тоже счастлив.

— Если бы ты был счастлив, — возразила Элизабет, — ты бы не улетел.

— Я счастлив, — повторил он, — и буду несчастлив, если останусь.

— Я знаю, — Элизабет прижалась к нему. Из бара в конце пляжа доносилась лёгкая музыка и беззаботный смех. — Позвони папе.

— Я не задержусь там больше, чем нужно, — сказал он и мысленно отдал приказ коммуникатору. Он вернулся в Сеть. — О, какой ужас. Как много всего.

— Угу, — промычала Элизабет, расплёскивая волосы по его груди.

— Тао? Это ты? — спросил Нам Ен. — Да, привет. Папа?..

Он замолчал.

— Да, спасибо. Спасибо. Скоро? Хорошо, конечно. Спасибо. Надеюсь тебя тоже увидеть. Да, им всем тоже привет, Тао. Жду.

— Не соединяют? — спросила Элизабет.

— Тао велел подождать. — Нам Ен наклонил голову и поцеловал Элизабет в макушку. — Папа на Шри-Ланке.

— Ен, — спросила она. — Ты ведь читаешь мои мысли, да?

— Да. А ты мои.

— О чём я сейчас думаю? — Элизабет приподнялась на локтях, чтобы посмотреть ему в глаза. — Знаешь?

— Ни о чём, — ответил он. — Ты не думаешь.

Элизабет молчала, вглядываясь в его лицо. Нам Ен покачал головой:

— Ты запоминаешь, правда?

Она кивнула.

— Я просил тебя, — сказал он.

— Прости. — Она откинулась, упала на песок и стала смотреть в небо. Вдали тихо умирал закат.

Да, он просил её не пытаться запомнить его лицо, его запах, его голос, его глаза, его прикосновения, его дыхание, его поцелуи, объятия, как он входит в неё, чем отзываются его слова. Он просил её, он просил её этого не делать, но как она могла сдержаться, видя его так близко и зная, зная, что их время на исходе?

Прошлой осенью в Касабланке он сказал ей, что через полгода улетит, и она знала, была почти уверена, что больше никогда его не увидит. Если он и вернётся, преодолев все опасности космоса, на Землю, то всё равно пройдёт слишком много времени. Они оба изменятся: он увидит вблизи космическую пустоту, его обожжёт свет Солнца, другие миры войдут в его жизнь… А она останется здесь и будет вести свою войну, выиграет в ней или проиграет, но его потеряет — того Нам Ена, который лежит сейчас рядом с ней, осязаемого человека, Нам Ена, который её любит, но всё равно улетит через три дня. Если он и вернётся, то это будет другой Нам Ен, а этот исчезнет для Элизабет безвозвратно.

Он прав, он, конечно же, прав, не надо пытаться его запомнить. Всё равно, наплевав на процедуру, её сознание создаст идеальный образ; всё равно воспользуется памятью как глиной, и Нам Ен в её голове будет не тем человеком, кто лежит сейчас рядом, а через неделю будет удаляться от Земли со скоростью сорок две тысячи километров в час.