По вечерам я сидела на кровати, переделывая вороты и кокетки новых своих платьев с низким прямоугольным вырезом корсажа так, чтобы никто не видел опухоли на моей груди. При тусклом свете свечей я вышивала нежные цветы, в том числе и целебные – пиретрум и ромашку, – на тонком белом льне. На моих одеждах не было больше места сердцам, пронзенным стрелой Купидона, или любовным узлам. Не было больше на свете той мечтательной девочки, которая вышивала их.

Иногда я и вправду с головой забиралась под одеяло, хоть и не могла всю ночь сомкнуть глаз, лишь изредка проваливаясь в чуткую дрему. Я боялась, что серый монах выступит из каменной стены, стражником встанет у изножья моей кровати и будет наблюдать за мной, пока я сплю. Я понимала, что прятаться от него нет никакого смысла и самое толстое стеганое одеяло не помешает ему забрать мою душу. Я ждала его днями и ночами, и даже съежившись на краешке своего ложа, я ощущала его присутствие – в дуновении холодного ветерка и в том, как мурашки пробегали по моей спине.

Но больше всего я страшилась того, что однажды он придет ко мне и откинет свой капюшон, под которым скрывается истинное лицо самой смерти.

Я частенько задумывалась над тем, кем он был при жизни. Быть может, он служил в лазарете и ухаживал за больными и умирающими монахами, неся неустанное дежурство у их постелей и поддерживая в них жизнь до последнего вздоха? Или же на его душе лежит тяжкий груз смертного греха, какое-нибудь ужасное преступление, из-за которого врата рая остались навсегда закрыты для него? А еще меня терзали сомнения: неужели из всех жителей поместья его вижу только я? Судя по всему, для всех остальных призрачный монах был всего лишь легендой, очередной сказкой, которой пугают детишек, рассказывая ее по вечерам у горящего камина. Но для меня это была не просто история – для меня он существовал на самом деле.

И вдруг ко мне наконец пришел он; мартовские ветра на своих легких крыльях принесли единственного, кто мог спасти меня, – доктора Кристофера Бьянкоспино. Сначала я до смерти боялась его – ведь он был чужеземцем, рожденным от итальянца и арабки, и мало походил на виденных мною доселе людей: у него была оливковая кожа, проницательные, глубоко посаженные, черные как ночь глаза, волосы цвета воронова крыла, закрывавшие лоб, острый нос и мужественный подбородок. Мне все хотелось представить его в украшенном перьями и самоцветами тюрбане и восточных одеждах из шелка и дамаста ослепительно ярких цветов, сверкающих драгоценными камнями – рубинами, изумрудами, сапфирами, аметистами и топазами, – и в расшитых золотом остроносых восточных туфлях. Однако он всегда носил только элегантную, но очень простую черную мантию. На первый взгляд он казался человеком опасным и суровым, надменным лекарем, пользующим аристократов, с огромным количеством хвалебных отзывов от поручителей, которые ничегошеньки не смыслят в искусстве врачевания. Поначалу он даже напоминал мне сэра Ричарда Верни – у него были такие же черные волосы, глаза, тонкие черты и острый нос. Но я ошибалась, как же сильно я ошибалась!

Он всегда говорил уверенно и четко, никогда не скрывал ничего от меня и умело подбирал в разговоре нужные слова. Этот человек никогда не был со мной груб или холоден, в его искренности у меня не возникало ни малейших сомнений, и пускай правда подчас была горька, он никогда не опускался до лжи и ничего не приукрашивал. Во время осмотров у него не дрожали руки и он не пытался отвлечь меня шутками и прибаутками от неприятных ощущений. Он во всех отношениях действовал уверенно, эффективно и решительно. И тем не менее… Его руки двигались по моему телу так ласково, что я находила в этом странное утешение. Не презрение, надменность или тщеславие я видела в его глазах, но тепло и доброту. Так что он оказался вовсе не таким страшным и суровым человеком, каким выглядел при первой встрече.

Когда он осматривал меня в первый раз и мне пришлось показать ему свою обнаженную грудь, я отвернулась, чтобы он не увидел моих слез, и прикрыла нос надушенным носовым платком. Как же я стыдилась того, что смрад исходит от отвратительной жидкости, сочащейся из моей груди и проступающей сквозь белую льняную повязку! Это было ужасно! Люди должны гнить после смерти, а меня судьба обрекла на подобную участь при жизни. Это зловоние гниющей плоти не мог скрыть ни один парфюм, эта мерзость воняла, как навоз, перебивающий аромат чудесных роз.

Он бережно снял с моей груди повязку, вынул из сумы бутылку, откупорил ее, смочил загадочной жидкостью с весьма резким запахом свернутый вчетверо льняной плат и обтер им мою грудь.

– Это для того, чтобы очистить поврежденные ткани от гноя, – пояснил он. – Перед отъездом я выпишу вам рецепт на это средство. Ваша служанка должна будет повторять эту процедуру каждое утро и вечер при смене повязки, а потом делать горячую припарку и держать ее полчаса.

– Да, доктор, – кивнула я, по-прежнему стараясь не смотреть ему в глаза.

Он выдержал небольшую паузу и, взяв меня за подбородок, повернул лицом к себе, и мы с ним встретились взглядами.

– Ничего не бойтесь и не стыдитесь, – попросил он меня, – и не отворачивайтесь от меня… и от себя самой.

Продолжив осмотр, он стал осторожно ощупывать кончиками пальцев набухшую омерзительную опухоль, напоминавшую гнилой фрукт, странным образом оказавшийся у меня под кожей.

– Вы по-прежнему красивы, и не думайте, что я говорю это всем своим пациенткам. Вы и вправду прекрасны! Я видел этот недуг много-много раз, он поражает всех женщин – богатых и бедных, молодых и старых, стройных и полных, набожных и неверующих, девственниц, жен и шлюх. И я могу с уверенностью сказать, что вы ничем не заслужили этой страшной болезни. Многие женщины корят себя за то, что якобы своими грехами навлекли на себя эту хворь, но это совсем не так. Многие ищут причину в своем тщеславии, нарядах с глубоким вырезом или даже в плотских утехах, но дело не в этом. Я видел многих старых дев, которые всю жизнь провели взаперти, носили лишь закрытые платья и никогда не знали мужчины. Рак – не мужчина, предпочитающий определенный тип женщин, он разит наудачу и не знает пощады. Во Франции и Италии ваш недуг называют «болезнью монахинь», никто не знает почему, но именно этих несчастных женщин рак чаще всего выбирает своими жертвами. Когда я, будучи совсем еще юнцом, изучал медицину в Италии и уже позднее, во время странствий по Франции, я сталкивался со множеством таких случаев. Я прослеживал течение болезни от первых ее проявлений до последней стадии и агонии. Так что мы с раком враждуем уже очень давно.

– Все они… – начала было я, но слово «умерли» так и не сорвалось с моих губ, а потому я сформулировала свой вопрос иначе: – Вам удалось исцелить их?

– В некоторых случаях мне удалось выиграть для бедных женщин немного времени, порой ход болезни замедлялся, но это давалось слишком дорогой ценой, и дело не в деньгах, а… – Тут он тяжело вздохнул и закрыл на миг глаза. – Многим моим пациенткам мучительная болезнь казалась менее страшной, чем предлагаемый мною способ лечения. К тому же в результате женщина лишь получала отсрочку, и болезнь неизменно возвращалась, иногда через несколько месяцев, иногда через несколько лет, и только к одной хворь не успела вернуться и она умерла естественной смертью. Но большинству из своих пациенток я смог подарить лишь кратковременную передышку.