Четвертый месяц тянется этапная гнусь, пора бы привыкнуть, а нет, все щемит, давит от неизвестности: что там, на очередной пересылке? И сколько еще?.. А главное, есть хотелось. Перед этапом выдали по буханке белого и черного. Белый в редкость. Но и съелся он враз, незаметно. Со второй буханки Малявин не удержался, сорвал корку, и сквозь наволочку, сквозь вонь протабаченного вагона слышал кисло-сладкий запах черного хлеба. А справа все топотал, все тыкался при разворотах плечом в перегородку Смертник. Он лишь ненадолго затихал, присаживался на полку, затем вновь начинал ходить в узком проходе. Набрался смелости, тихонько постучал.

– Не спится?

– Днем дреманул, – ответил Смертник и привалился к решетке.

Малявин прижался к решетке лицом и, скосив глаза вправо, тихо вышепнул то, что вертелось на языке:

– Правда, что вы следователя убили?

В полумраке ночном один на один не получилось выговорить ему «ты».

– Нет. Только покалечил.

– А за что же?

– Над подельником измывался. Да он и не подельник, просто помогать мне напрашивался. Я не позволил, знал, что это десятериком пахнет. Так он мой текст с листовки перепечатал и стал расклеивать в городе. А на очной ставке взялся парень меня оговаривать и себя заодно. Несет про динамит, детонаторы, которые я будто бы в подвале хранил.

«Что ж ты, Толик, – говорю ему, – навыдумывал? Ведь обманывают. Ничего не уменьшат. Откажись!» Он все в пол смотрел, а тут голову поднял – лицо у него сизое, отечное, – в глаза глянул мне и говорит: «Били, дядь Петь». Рукав вздернул, а там язвины от ожогов сигаретных. Забунтовал я, да что толку… Следователь жмет меня на теракт. Я – наотрез. А он свое дудит: «Подписывай, чего тянуть. Все одно будет по-нашему». И посмеивается. Сам сытый, холеный, этакий боровичок, и сигареты курит не абы какие, а «Ростов» в твердой упаковке. Раз как-то сует: на, мол, скотина, закуривай. Как подумал, что бычками этих сигарет моего пацана пытали, затмило, хапнул я его.

– Чем?

– Рукой ударил. Челюсть сломал, да он еще о батарею башкой треснулся.

– Ну, а Верховный суд чего же?

– Глупость одна. Рассупонился, хотел… – Смертник неожиданно смолк.

– Че разбазарились? Мать вашу!.. – сердито забухтел конвойный. – Вот услышит начальник конвоя!

– Не ругайся, сынок. Мне можно. А начальник твой храпит, здесь слышно. Поди-ка скажи ему, что дяде Каурову спать мешает.

Солдат раззявился в улыбке: «Ну, ты сказанул!» Повернулся и вновь неторопко пошел по проходу, чуть покачиваясь от вагонной тряски.

– Как зовут тебя, парень?.. А меня Петром. Петром Кауровым, так-то вот. Держи пять.

Он поднял к самому стыку левую руку, но Малявин достал концом ладони лишь один из пальцев и постучал по нему. Потом они долго перешептывались. Все больше Петр Кауров расспрашивал: за что, почему, да откуда родом?

– Завтра, как поведут на оправку, встань, Ваня, лицом прямо против кормушки, гляну на тебя. Сам ничего не говори. И еще запомни… – Он выждал, когда солдат развернется, и, понизив голос, прошептал: – Город Новочеркасск, Широкова, семь, квартира двенадцать, там матушка моя живет. Хорошо запомни.

Стучат колеса, топочет по проходу конвойный, а ты хоть песни пой, хоть плачь навзрыд, ничего не изменится. Внизу подсудимые трясли мужичка, утаившего пачку махорки, буровили о лучшей доле, предстоящих судах. Поверх общего шума пробивался бойкий говорок парня, мечтавшего получить по суду «химию», от которой легко можно откупиться и загулять вволю с подружками… Под этот говор Малявин придремал. Вскинулся от свиста, ругани.

– Вагон раскачаем, начальник!

– Кончай беспредел!..

– Вскроюсь! Вскроюсь, командир! – кричал пронзительно кто-то из осужденных на строгий режим. В другом конце вагона малолетки трясли металлическую решетку, стучали кружками-ложками, орали несуразицу. Гвалт стоял неимоверный. По проходу метались сержант с лейтенантом.

Из-за тщедушного лейтенанта все и началось. Он запретил передать Смертнику кружку с чифирем. Вышло нарушение неписаных правил, уступок, наработанных десятилетиями взаимной неприязни. Строгачи отдавали последнее, обменяли добротные туфли на плитку чая, расстарались, засамоварили по высшей категории, спалив вафельное полотенце. «А тут этот паскудный летеха встрял!» – пояснял длинноволосый будущий «химик».

К строгачам подошел начальник конвоя. Этот грузный капитан в залоснившемся кителе с багрово-сизым отечным лицом, похоже, не первый год возил арестантов. Он долго и умело материл строгачей, сопровождающего, свой караул, собранный из первогодков, потом взялся препираться с зэками – и вагон поутих.

– Разрешил! – прошелестело верхом от купе к купе.

Возле тамбура капитан круто развернулся, вскинул вверх здоровенный волосатый кулак.

– И чтоб тихо, а то!..

Сержант отомкнул кормушку, солдат-первогодок, поощряемый одобрительным гулом, принял закопченную кружку с подостывшим чифирем и осторожно, чтобы не плеснуть, пронес по проходу, поставил на откинутую полку кормушки в «эсвэ» Смертника. В дребезжащей тишине кто-то не выдержал, выговорил: «У него она, может, последняя»…

Вечером, когда Малявин передавал Петру Каурову карандаш и кусок оберточной бумаги, тот шепнул: «Ночью не спи. Дело есть». Старательно не спал, отчего спать хотелось вдвойне. Хотелось курить. От самой Рязани перебивался на окурках и махорке, перемешанной с хлебными крошками, разным сором. Постучал в перегородку к строгачам.

– Земляки, одолжите хоть на закрутку.

– Шустер, падла! – хохотнули в соседнем купе, но кулечек махорки все же передали. Тот, что передавал, тут же попросил-приказал:

– Пацан, повороши торбы, шкарье нужно путячее, на чай махнем.

Пояснил Малявин, что едет седьмой этап, а те, что внизу, идут на «химию», а еще один бомж-тунеядец…

– Смертник не говорил, за что его взяли?

– Говорил. За Афганистан. Чтоб наши там не воевали.

– И на хрена он ему сдался? – искренне удивился строгач. – Да я сам бы их, гадов узкоглазых, из пулемета тра-тат-та!..

– Они бы – тебя. Японцев хотели шапками закидать, а они нам всыпали.

– Ты мне не гони! То при царе Николашке. Тогда ракет не было. Стрелять их, и баста! А мужика жаль. Такого в подельники… Эх, шухеру бы навели!

Строгач попался темный, как пивная бутылка. Малявин подумал, что призвали бы в Афганистан, поехал бы охотно. Сами ведь просят. Непонятно, зачем из-за ввода войск так надрываться?.. Но и Смертник не идиот, от него исходила могучая сила, уверенность в своей правоте.

Было за полночь, когда Петр Кауров постучал в перегородку. Солдат вскинулся, пригрозил: «Я вам постучу щас прикладом!» Оглядел грозно клетки, постоял молча, а затем снова затопал по проходу.

– Ваня, слышишь?.. Тогда бери. Прочтешь, тут же сожги.

Плясали на серой бумаге корявые буквы: «Зовут Мария Даниловна. Сразу скажешь: “Ехал Петя в саночках, купил себе пряничек”. Говори все честно. Попросишь две синие папки по Новочеркасскому восстанию. Потом сними копии