рассказывать о прошлом. Оно потихоньку стирается из ее памяти, мир, настолько не похожий на нынешний, что она иногда задается вопросом, существовал ли он на самом деле, или ее воспоминания – лишь навязчивые сны, мечты о чем-то небывалом. Судя по тому немногому, что мне удалось узнать, мир этот был на редкость диковинным. Даже наш язык в устах Катерины и тот звучит странно: почти без гласных, с гортанными призвуками, временами напоминая венецианское наречие. Как и у старого Донато.

Катерина родилась в горах на самом краю мира, куда причалил после Потопа Ноев ковчег, где был прикован богами Прометей, где Александр Македонский преградил исполинскими дверями путь бессчетной варварской орде Гога и Магога. Катерина – дочь тамошнего князя по имени Яков. Имя, столь обычное для рабыни, одно из тех, которыми лишенные воображения монахи называют всех новоприбывших язычниц без разбору, было дано ей изначально, ведь она была крещена в честь святой Екатерины Александрийской, о чем говорит надпись греческими буквами, выгравированная на колечке, единственном, что осталось у нее в память об отце. Да, она крещеная христианка, хотя представления о вероучении имеет несколько странноватые; впрочем, нам лучше не углубляться в эти вопросы, в конце концов, что простой народ знает о тонкостях теологических диспутов?

Катерина была захвачена и обращена в рабство в Тане, венецианском аванпосте в самой дальней части Великого моря, которое затем пересекла, она повидала и золотые купола Константинополя, и лабиринты каналов Венеции, а во Флоренцию прибыла вместе с мессером Донато. Собрав в кулак всю силу и гордость, настаивает лишь на одном: что она родилась свободной, как ветер и дикие звери, среди народа, чьим высшим благом является свобода. И ей невмоготу жить в рабстве, считаться имуществом, бездушной вещью. Случалось, к примеру, когда у нее отняли ребенка, она хотела умереть, и, возможно, однажды все-таки примет смерть по собственному выбору и от своей руки, поскольку эта крайность – единственный свободный поступок, что ей дозволен. Она перережет себе горло или спрыгнет с альтаны. Ведь у нее нет иного желания, кроме как снова обрести свободу и в этой свободе умереть.

Наконец вслед за словами начали снова сплетаться и наши руки, а после и наши тела стали говорить друг с другом на всеобщем языке, выходящем за пределы различий наречий и культур. На альтане рыцарского замка мы снова любили друг друга при свете дня, но не в томлении и вихре чувств, как в первый раз, а во всей полноте достигнутого понимания, абсолютного слияния сердец и желаний. Мы любили друг друга в настоящем, совершенном настоящем, не вспоминая о прошлом, не боясь и сознавая будущего. Катеринина любовь освободила меня от самого себя, дала мне силу и уверенность, сделала меня другим человеком.

Той золотой во всех смыслах осенью, 24 октября, умер Ванни, я был на его похоронах в Санта-Кроче, потом хлопотал об исполнении его завещания, хода которому, как я, впрочем, и предвидел, так и не дали. Но мне было все равно. Я думал только о Катерине.

В один прекрасный день Катерина поняла, что снова беременна. Мессер Кастеллани, с головой ушедший в свои книги и ткани, ничего не замечал, пока, убедившись, что скрывать живот Катерины уже не получится, я сам ему все не рассказал. Он, впрочем, ничуть не расстроился, напротив, сообщил, что симпатичный мальчишка, Никколо, которого я не раз видел носящимся по дому, тоже был подарен ему служанкой, еще до женитьбы на Лене. Каждая зарождающаяся жизнь – это вызов судьбе, попытка обставить мать-природу.

Но что нам теперь делать? Ведь Катерина принадлежит не ему, а монне Джиневре. Рыцарь, будучи нанимателем кормилицы, в не меньшей степени отвечал за возможную порчу имущества, случившуюся в его доме, в нашем случае – за новую беременность. Так не годится. Он не мог допустить, чтобы его честное имя было запятнано скандалом. Здесь, в замке, тайна будет сохранена, никто ничего не узнает. Монне Джиневре скажут лишь, что нужда в питательном молоке кормилицы еще сохраняется, поскольку малышка Мария никак не может от него отказаться. Но настанет время, когда нам придется уйти. Я должен буду забрать Катерину, чтобы она разрешилась от бремени в ином месте. Он в эти женские дела мешаться не собирается.

Так оно и вышло. Сообща мы пришли к твердому решению: дитя, что Катерина носила под сердцем, не будет брошено. В этом Катерина была непреклонна. Она подолгу молилась, прося у Всемогущего Господа лишь об одной милости, чтобы ребенок ее родился и жил свободным. Не важно, будет ли он разлучен с ней, только бы я не оставил его и воспитал как сына. Если же таковое возможно, она просила и еще об одной милости, чтобы я помог ей вернуть свободу и человеческое достоинство. Я поклялся, что сделаю все, лишь бы ее мечта сбылась, и в глубине души был уверен, что с помощью Господней и Девы Марии смогу этого добиться. Вот почему, избирая покровителя, дабы посвятить ему новую жизнь и умолять о свободе, мы остановились на святом Леонарде, освободителе узников, защитнике рабов, заключенных и рожениц. Наше дитя будет зваться Леонардой или Леонардо и станет символом свободы. Катерининой свободы.

2 апреля 1452 года, совершив долгое и утомительное из-за ее состояния путешествие в предоставленной рыцарем повозке, мы добрались почти до самого Винчи, точнее, до маслодавильни в Анкиано, где договорились встретиться с отцом. Эта встреча меня пугала. Отец еще ничего не знал. Я боялся, что он, возмущенный моим проступком, с позором выгонит меня из города, велев тащить свою шлюху-рабыню рожать где-нибудь в другом месте. Тогда нам обоим конец. Но случилось чудо. Старик с первого взгляда полюбил Катерину, а следом за ним и моя мать, и половина городка. И все старались помочь ей благополучно произвести на свет в этом маленьком деревенском домишке плод нашей любви. Мальчика, названного Леонардо.

Он родился поздно ночью, и вскоре после его появления на свет я уже шагал в сопровождении городского стражника в сторону Флоренции, где мне на следующее утро, 15 апреля 1452 года, предстояло заверить список капитанов. Не вышло и поприсутствовать на крещении, ставшем в Анкиано, как мне потом рассказали, большим и запоминающимся праздником. Как только смог, я вернулся в Винчи, куда переехали и Катерина с ребенком, поскольку в отцовском городском доме за ними было проще приглядывать. Катерина быстро оправилась, ее тело благодаря силе доброй крови немедленно откликнулась на зов матери-природы, и начала кормить