Как ужасно было стоять перед служащим почты, который с неприязненным видом читал письмо, поскольку был стар. Невыносимо было стоять перед ним, как на суде, пока он считал слова и про себя осуждал ее. Ну, что делать, тем хуже. Она выпрямилась. Запутавшись в спущенном чулке, она упала вперед, встала, проверила, все ли зубы на месте. Вроде ничего не сломано. Господи, спасибо тебе! Закрыв глаза, чтобы никто ее не увидел, она приподняла юбку и прицепила чулок на место, а затем побежала к окошечку кассы и одарила чарующей улыбкой угреватый нос гадкого старика, чтобы вымолить снисхождение.

Заплатив, краснея от смущения, она тут же бегом умчалась с почты, с искаженным от стыда лицом перепрыгивая через ступеньку, заскочила в булочную напротив почты, вышла оттуда с пачкой печенья, остановила такси, назвала адрес. В машине она открыла пачку, сообщила печенью, что оно сейчас будет съедено. Раз уж случилась такая беда, нужно как-то использовать время. За эти одиннадцать дней она успеет подготовиться и сделаться неповторимо элегантной, тем более что в своей телеграмме он написал «элегантна», а не «очень элегантна». Значит, нужно пересмотреть все свои платья, избавиться от неудачных и заказать два или три у этого нового кутюрье, которого все так хвалят. Так и время быстрей пройдет. Двадцать пятого августа, доверительно сообщила она первому печенью.

LVIII

На кухне Мариэтта, машинально приглаживая завиток на лбу, читала «Чистую и опозоренную»,[11]этот роман дала ей соседская служанка, длинная, тощая, как сушеный кузнечик, чопорная астматичка. Дойдя до достойного ответа главной героини, бедной, но гордой, она перевернула страницу с такой страстью, что опрокинула на пол чашечку с кофе. Посуда бьется к счастью, сказала она спокойным тоном, дабы доказать всему миру, что она независимая женщина, не расположенная волноваться по таким пустякам.

Вооружившись маленькой метелкой и совком, она собрала осколки, выбросила их в мусорное ведро, объявила, что лучше уж такое, чем ногу сломать, вновь уселась и продолжила чтение. Она дошла до момента полного разоблачения гнусного маркиза, когда услышала, что кто-то скребется во входную дверь. Она закрыла книгу, зарыла ее в рабочую корзинку под начатое вязание. Вот, скрытница примчалась, вот увидите, что я сейчас ей скажу, ей жизнь раем не покажется, прошептала она, вооружившись оправдательной метелкой.

— О, вы уже здесь, мадам Ариадна, а я вас и не услышала. В тереграмме не было дурных вестей, я надеюсь.

— Нет, дурных вестей не было. — (Молчание.) — Мне сообщили, что через несколько дней мне нанесут визит.

— Ах, ну ладно-ладно, тем лучше, потому что я подумала, что это может быть какая-то неприятная оказия, из-за которой вернется месье Адриан, и что вас это огорчило, поскольку вы уехали страшно быстро. А визит нанесет дама?

— Нет.

— Тогда, может быть, месье?

— Это друг месье. И мой, собственно говоря, тоже.

— Ах, ну да, конечно, — продолжала Мариэтта, не переставая при этом тщательно подметать. — Жаль, что месье Адриан в отъезде, он тоже с удовольствием повидал бы своего друга. Ну, вы его примете вместо месье и сами развеетесь. Друг вашего мужа — всегда приятно, очень даже мило. Да и видно, что вы довольны.

— Да, в общем-то. Я его давно не видела и буду рада с ним повидаться, даже очень рада, должна сказать. Мне он очень симпатичен.

— Ну конечно, в жизни нужна симпатия. Природа требует. Симпатия составляет прелесть жизни. И вообще, у вас будет чем заняться, все лучше, чем в постели лежать и думки думать. Жаль, что месье Адриан в отъезде. Ну, я все подготовлю как нельзя лучше, вы увидите.

— Спасибо, Мариэтта. Я бы хотела, чтобы все было безупречно. А кстати, на обратной дороге я зашла к Женте. Его рабочие побелят потолки и покрасят деревянные панели.

— Везде?

— Нет, только в коридоре и в моей маленькой гостиной.

— То есть самое главное. Но скажите, мадам Ариадна, может быть, побелить еще в вашей комнате, это бы не помешало, вам не кажется? Эти красильщики мне весь пол испачкают. Я буду начеку, чтобы, как только они уйдут, приняться за уборку и навести безупречную чистоту. А этот месье хорош собой?

— Почему вы об этом спрашиваете?

— Да так просто, хочется знать, я и без того рада его видеть, все какое-то разнообразие, было бы еще лучше, если бы он был красив, мне это нравится.

— Он очень даже ничего, — улыбнулась Ариадна. — И в первую очередь он образован и воспитан. Мне приятно болтать с ним.

— Ну уж конечно, приятно побеседовать, особенно когда кто-то тебе куда как симпатичен. Я так считаю, нужно брать от жизни все, потому что потом постареешь, и конец, а я вот, когда болела, сказала одной славной сестре в больнице, чтоб шарахнула меня графином по голове, и все тогда кончится, и наплевать мне, даже если не похоронят. Да пусть хоть в мусор выбросят, если им так хочется! Я уж лучше потрачу свои денежки на какое-нибудь удовольствие, на кино там или на вишневое пирожное с фисташками, а не на то, чтоб мне купили ящик, а я даже и знать-то не буду, что внутри лежу. — Она мощно пристукнула метлой. — Да, вперед, выметите меня в мусор, сметите с лестниц эту Мариэтту, киньте в сточную канаву эту Мариэтту! А что делает этот ваш господин? Чиновник?

— Он — один из директоров Лиги Наций, — сказала Ариадна, изобразив зевок.

— Ну конечно! Его-то надо обиходить. Значит, начальник месье Адриана. Еще один повод здесь как-то обновить побелку перед его приходом, чтоб все было красиво. Уж месье Адриану-то понравится, что вы его начальника привечали как надо. С начальниками надо налаживать отношения, это точно. А вот и полдень пробило. Я подаю обедать в час?

— Нет, сейчас же, я голодна.

— Это все свежий воздух, хорошо, что вы вышли на улицу. А вы что наденете-то, какой наряд, чтоб в грязь лицом не ударить, когда этот месье придет, ежели учесть, что он такая большая шишка?

— Не знаю, не знаю, я пока быстро приму ванну, а вы накрывайте на стол, я умираю с голоду, — сказала Ариадна, крутанулась на каблуках, взметнув подол платья, и вышла, напевая на лестнице во весь голос пасхальный гимн.

Отчего маленькая старушка, задрав юбки (в их карманах, застегнутых на английские булавки, пряталось все ее маленькое состояние), выдала неистовый канкан, напевая, что это только симпатия, симпатия, симпатия. Запрокинув голову и закидывая вверх жирные ножки на манер ученой лошади, она долго плясала и пела, пока наверху та, безумная от любви, лежа в ванне, вновь и вновь горланила торжественную песнь Баха, провозглашая явление божественного царя.

LIX

Безнадежно глупые, утомленно-сексуальные, царственной походкой — живот вперед, взгляд устремлен в заоблачные высоты — девушки-манекенщицы в последний раз прошли по подиуму под суровым оком маленького великого кутюрье, а он, грациозно обернувшись, улыбнулся клиентке.