Проведенных в пламени секунд было недостаточно для того, чтобы превратить мое лицо в жженое месиво без носа, глаз и губ, но колдовство теперь отслаивалось с моего лица горящими полупрозрачными пластами.

Раскрыв глаза, я с ужасом наблюдала, как пламенела, спускаясь от подбородка к шее, груди и рукам, иллюзорная маска. Занялась, как горит фантик от конфеты, вся фальшивая оболочка, а вместе с нею и покрывавшая плечи ткань. Ткни Король Желаний меня лицом в огонь второй раз, исход был бы уже совсем другим… Но Дезире Дуакрон оказался благоразумнее обыкновенного садиста.

Через пару секунд колдовство полностью догорело, и я подхватила руками то, что осталось на плечах от платья и нижней рубашки.

– Так вот ты кто, – проговорил Дезире, с отвращением разглядывая мои ярко-оранжевые глаза. – Я и подумать не мог, что здесь замешаны Ядовитые люди!

Мне непременно хотелось плюнуть ему в лицо.

– Ничего, Келаайи! – крикнул Фойерен. – Всегда настает время снимать маски. Она тебе больше не нужна. Эй, ты! – звучно обратился он к Королю Желаний. – Ты сделал хорошее дело: избавил ее от неприятных ощущений и к тому же уничтожил все следы преступления. Благодарю за услугу!

Дуакрон развернулся и наотмашь ударил Фойерена по лицу, а когда тот свалился вместе со стулом, к которому был привязан, на пол, продолжил бить его ногами в живот.

Хитрец заскулил от боли.

– Я встречал и юных мудрецов, и старых дураков. Но с такими идиотами, как ты, я не сталкивался никогда, – простонал он.

Даже корчась в мучениях, Фойерен пытался смотреть Дуакрону в глаза. Он знал, что взгляд отводят только слабые, малодушные твари. Они могут говорить что угодно: дескать, смешно им или омерзительно смотреть в лицо противника, но на самом деле тем просто не хватает духа. Хитрецу же хватало.

Однако Дуакрон был другого сорта. Отличительной особенностью его характера было хроническое раздражение. Король Желаний не умел сдерживаться, и от позерства Фойеренгера в нем тут же заклокотала ненависть. За этим последовал новый удар, невероятно сильный, а затем второй, адресованный уже мне. И тот удар невероятно удался: он лишил меня сознания. Хитрец не кричал мне, чтобы я его не теряла, а значит, не видел другого выхода.

Короли, даже если они владеют иллюзорными землями, землями Желаний, могут быть невероятно опасны. Никогда не злите королей.

Место, в котором я очнулась, было упоительно темным, а затхлый воздух его пропитался влажностью. Правое плечо нестерпимо горело; должно быть, меня разбудило именно это ощущение. Кроме того, драконовски болел затылок, и поначалу я с ужасом подумала, не произошло ли со мной нечто, подобное несчастью Кадвана. Но фортуна оказалась благосклонной: мое зрение не пострадало. Глаза, к которым вернулся их естественный оранжевый оттенок, скоро приспособились к полутьме. Из крошечного, размером в два портсигара, окошка лился свет, и оттуда же пробивался морозный воздух. Возможно, снаружи он был свежим, но здесь его переполняло гнилостное зловоние.

Я поняла, что лежала на некотором возвышении, не таком сыром, как земляной пол. Мою импровизированную койку можно было с легкостью назвать нарами, как помещение, в котором я оказалась – камерой. Нетрудно было также догадаться, кто затащил мое бессознательное тело наверх: напротив меня, опираясь спиной о стену, сидел Хитрец.

Очертания Фойерена были слабо различимы, но мне удалось его разглядеть. Одна нога его была согнута в колене, другая вытянута. Изувеченной, лишившейся перчатки правой рукой курьер держался за бок, на который несколько часов (или дней?) назад обрушились сокрушительные удары Дезире. Голова Фойерена чуть запрокинулась назад, и в тишине я слышала его громкое и размеренное дыхание: должно быть, сейчас Хитрец дремал.

– Фойерен… – негромким голосом позвала я.

Звуки, доносившиеся от стены напротив, прекратились. Убедившись, что меня слушают, я продолжила:

– Неужели мы так и закончим?

– Вот еще! – ухмыльнулся Фойерен, хоть и с трудом, в ответ. – Пока мы вместе, тревожиться тебе не о чем. Выберемся мы отсюда. А вот вызволять тебя из соседней камеры было бы утомительно, да…

Не знаю, храбрился ли Хитрец в тот момент или говорил честно, но мне наше будущее казалось куда менее отрадным. Так я была приучена – сомневаться.

Фойерен пересилил себя и, подтащив левую ногу поближе к себе, затянул на ней ремешки потуже. Конструкция из металла и кожи вновь удерживала сломанную кость в естественном положении.

– Но почему Дезире совершил такую оплошность – бросил нас гнить сюда вместе?

Хитрец зашелся глухим, булькающим смехом:

– Из вежливости, полагаю.

– Однако от вежливой беседы, – угрюмо заметила я, – Король Желаний отказался.

– И в этом я его понимаю. Сложно быть доверчивым, когда каждый второй хочет получить за твою голову вознаграждение, – не будь Фойерен избит, здесь он непременно пожал бы плечами. – Но Дезире должен был смекнуть, что нас с тобою не посылали для его убийства… И к тому же я не думаю, что мы сейчас действительно нужны Королю Желаний. Устранять нас ему тоже нет нужды: уж поверь, если бы Дезире захотел, мы бы уже взирали на него с того света. Но не мог же он просто отпустить нас! Он предпочел бы просто забыть о нашем существовании… следовательно, чего ему заботиться об отдельных камерах.

– И куда же он нас приволок?

– Если бы я знал! Мы по-прежнему где-то в Цесс, и здешняя тюрьма похожа на частные казематы; это единственное, что я могу сказать. Полагаю, Дуакрону просто экономически невыгодно вывозить нас отсюда…

– Но нам-то уж точно выгодно спасать себя!

– Мы должны пробыть здесь хотя бы неделю, – флегматично заявил Фойерен. – Сейчас я слишком слаб, чтобы бежать. И обижен. Могу же я обидеться, в конце концов! И за клеймо на плече – в особенности.

Хитрец, кстати сказать, очень ревностно относился к целостности своего тела.

Только со слов Фойерена я поняла, почему мое собственное плечо так горело и пульсировало. О Сетш, клеймо, новообретенное выжженное уродство!.. С трудом поднявшись на ноги, я подошла к оконцу и попыталась извернуться так, чтобы рассмотреть под скудным светом, что сотворили со мной люди Дезире Дуакрона.

Все предплечье покрыла запекшаяся кровь, и взгляд на нее вызвал еще большее недомогание. Проглядывавшие под тонкой кровяной коркой выжженные борозды намекали о местоположении будущих шрамов. Это была старинная метка рабов: круг, пересеченный пятью параллельными наклонными линиями, поверх которых прямо посередине проходила шестая, горизонтальная. Окружность олицетворяла человека, пять линий – это пять ипостасей невольничества: тело, душа, этот мир и загробный, а также рабство, которое будет передано детям. Навеки, как предвещала последняя, шестая линия, означавшая течение времени.