— Я не хотела… Я не… Извини…

Он швырнул меня на пол. Я больно ударилась коленкой.

— Никчемная тварь! — заорал он. — Я зря потратил деньги и время. Мне следовало послушать тех, кто предупреждал: брать тебя — это ошибка, но я пожалел твоего отца. Он обманул меня, подлая крыса! Убедил, что его дочери будут прекрасными женами. И что? Одна хуже другой.

Абдул Халик впал в бешенство. Ничего нового, такие припадки случались с ним и раньше, но сейчас в нем словно проснулся какой-то особый пыл, каждое слово было пропитано желчью. Когда я попыталась подняться на ноги, опираясь о край кровати, он подскочил и снова ударил меня.

— Бача-пош! Ну конечно! И ты не желаешь становиться женщиной!

Я почувствовала солоноватый привкус — кровь из разбитой губы струйкой бежала по подбородку. Я внутренне сжалась, ожидала удара, который, как я понимала, сейчас последует, — удара, который убьет меня.

Была в его словах доля правды или нет, но я не хотела, чтобы он их произносил.

— Смешно было рассчитывать, что негодная жена станет достойной матерью. Мой сын не заслужил такой участи. Он был бы жив, будь у него хорошая мать!

Я закрыла глаза. Боль, словно острый кинжал, вонзилась мне в сердце. Удары сыпались один за другим. Я скорчилась на полу, прикрывая голову руками. Моя поза была похожа на позу молящегося человека. Он бил и бил, что-то выкрикивая. Но я не слышала его воплей — их заглушали мои собственные всхлипывания.

— Ты хочешь быть парнем? А? Этого ты хочешь?!

Мои ребра хрустнули.

— Моей матери не удалось сделать из тебя нормальную женщину! Может, стоит вернуться к тому, чем ты была раньше?!

Не знаю, откуда у него взялись ножницы. Наверное, он выхватил их из-под подушки. Или они лежали в кармане его безрукавки? Абдул Халик схватил меня за волосы и рванул к себе. Моя голова дернулась. Кожу точно кипятком окатило. Увидев посыпавшиеся на пол локоны, я поняла, что он задумал. Я попыталась вырваться, умоляла его прекратить, но он вряд ли вообще был способен слышать человеческую речь.

Все больше и больше волос падало на пол.

— Один ребенок, только один ребенок! — рычал он. — И за тем ты не могла смотреть как надо!

«Один ребенок. Один ребенок».

Мне очень хотелось, чтобы наказание, которое я заслужила, наконец совершилось. Черные мысли преследовали меня день и ночь. Так пусть мой муж сделает это для меня, пусть он прекратит мои страдания. Возможно, я даже нарочно стала бы подначивать его, подталкивая к последнему шагу… Если бы не…

Он отпустил меня и, тяжело дыша, плюхнулся на край постели. У моего мужа не хватило сил до конца выполнить то, что он задумал.

Я неподвижно лежала на полу, ожидая приказа.

— Убирайся! — прошипел он. — Видеть тебя не могу…

Я ползком добралась до двери и встала, опираясь на стул. Приоткрыв дверь, я услышала шаги — кто-то торопливо уходил в глубь коридора. Держась одной рукой за стену, чтобы не упасть, вторую я прижимала к пульсирующему болью животу.

«Один ребенок».

Кое-как приковыляв к себе в комнату, я стала ждать. Мое сознание было затуманено, поэтому я не ощущала боли. В предрассветной серой мгле я ждала, когда начнется кровотечение. Я знала, что оно начнется.

И новые слезы о новой потере.

Возможно, по моей вине погиб один ребенок Абдула Халика. Но он сам только что убил второго.

Глава 62

РАХИМА

— Так ты хочешь поехать или нет?

Я вздохнула и уставилась на свои ноги. Очень хотелось почесать правую лодыжку, там, где меня укусил комар, но ребра так сильно болели, что наклониться я не решалась.

— Конечно, дело твое, — продолжила Бадрия, — я всегда смогу найти себе помощника. Да и в секретариате, уверена, мне не откажут. Они подберут человека, который сможет делать ту же работу, что и ты. — Бадрия пыталась быть деликатной. — По большому счету мне все равно, поедешь ты или нет.

Но это была неправда. И мы обе это знали.

— Просто хотела предупредить, что уезжаю в Кабул через три дня. Если все-таки решишь ехать, надо будет сообщить Абдулу Халику.

Бадрия успела привыкнуть к моей помощи. Я читала ей вслух газеты, чтобы она могла ориентироваться в политических событиях, и документы, которые депутаты обсуждали на заседаниях. Со мной Бадрия действительно начала чувствовать себя парламентарием. Можно подумать, она сама принимает решения, как будто нет того мужчины в сером тюрбане, который диктует ей, какую поднять табличку — зеленую «за» или красную «против».

Как ни хотелось мне огрызнуться и попросить Бадрию оставить меня в покое, я понимала: нужно решать.

«Выход. Я должна найти выход».

Я была на могиле Джахангира только один раз. Через два месяца после того возвращения из Кабула, когда нашла сына холодным и недвижимым, с посеревшими губами. Абдул Халик долго сопротивлялся: существует поверье, будто мертвые могут видеть живых обнаженными, поэтому он считал, что негоже его жене посещать кладбище. Я, конечно, не верила в подобную несуразицу, но даже если это и правда, мне все равно. Я попросила Джамилю замолвить за меня слово, прекрасно понимая, что играю на ее симпатии ко мне и некотором чувстве вины за случившееся. Но я должна была увидеть место, где лежит мой мальчик. Не знаю, каким образом Джамиле удалось уговорить нашего мужа, но Абдул Халик разрешил мне поехать на кладбище в сопровождении Гулалай-биби и одного из своих охранников.

Моя свекровь и я стояли над холмиком, обозначенным именем «Джахангир». Протяжный вой Гулалай-биби, точно крик раненого животного, разносился над притихшим полем. Точно так же старуха выла два месяца тому назад. Я молчала. Все мои слезы были выплаканы. Больше у меня не осталось ни слезинки.

— О невинное дитя! — причитала свекровь. — Невозможно поверить, что твое время истекло, что это был твой насиб. Аллах Милосердный, мой бедный внук был еще слишком маленьким, чтобы так скоро забирать его!

Я смотрела на могилу и не верила своим глазам. Неужели эта горстка земли — все, что осталось от моего ребенка?! Как такое возможно?

Но это было именно так. Завывания Гулалай-биби рвали мне сердце. Мне хотелось погрузить руки в землю, нащупать руки моего сына и почувствовать, как его маленькие проворные пальчики вцепляются в мои. Мне хотелось лечь рядом с ним, свернуться калачиком, обнять и шептать ему на ухо, что он не один, что