Мы еще не раз будем останавливаться на настроениях, которые господствовали на территории Литвы и Белоруссии. Это заслуживает отдельного подробного рассказа. Отметим лишь самое главное — и шляхта, и крестьяне, и горожане здесь ждали Наполеона как освободителя. Без сомнения, на территории бывшего Великого княжества Литовского не было того единодушия в пронаполеоновских настроениях, что на территории прусской Польши, где в 1806–1807 гг. французов встречали с исступленным ликованием. Александру I удалось привлечь к себе часть литовских элит, тем более что некоторые помещики побаивались освобождения крепостных. Но в большинстве своем Литва была настроена враждебно по отношению к русской армии. Русские офицеры и генералы чувствовали себя здесь на чужой земле. И если даже Наполеон, возможно, сомневался в том, насколько единодушно его поддержит население Литвы, он мог быть совершенно уверен, что это население явно не будет враждебно.

По этому поводу генерал-лейтенант Эссен I[64] прислал военному министру 2 (14) февраля 1812 г. донесение из Слонима, где он очень четко обрисовал настроения, царившие на территории западных провинций Российской империи: «…помещики, имеющие состояния, не желают войны, менее же достаточные и наипаче называемые мелкой шляхтой, совсем противнаго расположения, а вообще желают возстановления польскаго края и народа. Для того, наверно полагать можно, что все оказанные здешнему краю Его Императорским Величеством (Александром I) милости забыты будут, коль скоро иным государем обещано им будет возстановление Польши; большая часть всем жертвовать готова, только б лишь до того достигнуть».

Почти то же самое доносил 9 (21) февраля 1812 г. военному министру и командир Второго корпуса генерал-лейтенант Багговут: «Богатые помещики и другого звания люди, достигшие почтенных лет, кажутся к нам преданными, но, напротив, молодые, по своему легкомыслию, желают и надеются на перемены. Пока мы будем вести войну за границей, то от поляков нашего края нельзя ожидать вредных следствий; если же война будет в наших пределах, в это время, можно полагать, неприятель от них получит немалые приращения войску…».

Почти в это же время литовско-гродненский гражданский губернатор В. С. Ланской писал: «Безошибочно можно сказать, что здесь под пеплом кроется огонь, который при первом благоприятном случае готов вспыхнуть», — а полицейский инспектор барон Розен докладывал 7 (19) сентября 1811 года министру полиции Балашову из Вильно: «Как верный подданный я могу под присягою уверить, что, во время пребывания моего в Литве, я везде находил поляков недоброжелательствующими России, и они теперь более, нежели когда-нибудь, надеются на восстановление Польского королевства». Наконец, действительный статский советник Кржижановский, командированный в западные провинции Российской империи, писал тому же Балашову, что «поветы вилейский, речицкий, слуцкий, мозырский и пинский поголовно были неблагонадёжны и готовы были поднять оружие против России».

Таким образом, речь шла не об авантюрном походе в неизведанные заснеженные просторы, кишащие партизанами, а о пограничном сражении с подавляющим превосходством сил на территории, где ожидалось найти самый дружественный приём и получить поддержку, и уж точно не встретить никакого сопротивления. Именно поэтому хорошо информированный Меттерних не сомневался в исходе войны Наполеона с Россией. Вспомним его фразу, которая была приведена в предыдущей главе: «По моему мнению, Польша является гарантией будущей победы Франции в войне с Россией».

Интересно, что в это же время хорошо известный нам князь Адам Чарторыйский написал почти то же самое одному из своих друзей, объясняя, почему он вынужден покинуть Польшу и не может присоединиться к числу тех, кто собирался сражаться за ее возрождение: «Разве одни глупцы не видят, что все возможные вероятности обещают победу гению победы, напротив, все несчастья должны обрушиться на Александра. Благородно ли, справедливо ли будет, чтобы в этих несчастьях душа его удручилась еще зрелищем неизвинительной благодарности со стороны человека, который ему столько обязан?» Таким образом, если Чарторыйский оставался в стороне от борьбы, то лишь из жалости к Александру I, которого он уже считал, без всякого сомнения, обреченным.

Отметим ещё раз, что обе фразы взяты из документов, написанных накануне похода, и четко отражают настроения подавляющего большинства знающих свое дело европейских политиков. Ясно, что если бы Александр I дал сражение на границе, то война, скорее всего, развивалась бы как предполагал Меттерних и как, видимо, считал Чарторыйский. Можно не сомневаться, что после ее окончания в воспоминаниях политиков и военных рассказывалось бы, как все они даже и секунду не сомневались в успехе похода Наполеона. Более того, не было бы, наверное, генерала Великой Армии, который не написал бы в своих мемуарах о том, что именно он подал императору эту ценную и мудрую идею разгромить, наконец, войска Александра и восстановить Польшу, поставив тем самым преграду на пути вражеской империи.

Кстати, о мемуарах и о Меттернихе. Его воспоминания были написаны если не по свежим следам событий, то, по крайней мере, человеком, в руках которого находились документы, записки и письма предвоенной эпохи, и поэтому, даже если мемуарам известного политика и нельзя доверять безусловно, как нельзя доверять вообще никаким мемуарам, отдельные пассажи из них все-таки заслуживают внимания.

Вот что пишет австрийский министр о беседах с императором накануне войны 1812 г.: «Наполеон лелеял большие иллюзии. Самым главным из его ложных расчетов было то, что русский император либо не осмелится предпринять борьбы с Францией, либо будет вынужден закончить ее тотчас же после первых побед Великой Армии, в которых Наполеон не сомневался… Наполеон был убежден, что русская армия будет его атаковать. Что касается меня, я был уверен, что император Александр не перейдет границы, будет ждать атаки французской армии и сумеет ее расстроить, отступая перед ней. Я выразил эту точку зрения, но Наполеон отверг ее, говоря о том, что он досконально знает способ действия Александра».

Разумеется, уверенность Меттерниха в том, что «Александр не перейдет границы», и что русская армия будет отступать, появилась, скорее всего, задним числом. Что же касается планов императора в передаче австрийского министра, они полностью совпадают с тем, что можно заключить на основе документов, написанных накануне кампании. Именно поэтому мы позволим себе привести еще одну выдержку из мемуаров Меттерниха, в которой он сообщает о том, как изменились проекты Наполеона, когда тот понял, что русские, скорее всего, не перейдут в наступление: «Когда он (Наполеон) узнал от передовых войск своей армии, собранных в герцогстве Варшавском… что он должен отказаться от надежды быть атакованным царем, он изложил мне план кампании, на котором остановился. Он рассказал мне о нем в следующих словах: „Мое предприятие из числа тех, где только терпением можно добиться результата. Победа будет принадлежать тому, кто окажется более выносливым. Я начну кампанию переходом через Неман, а завершу ее в Смоленске и Минске. Именно там я остановлюсь. Я укреплю эти города и займу Вильно, где будет находиться генеральная квартира будущей зимой. Я займусь организацией Литвы, которая жаждет освободиться от гнета России. Увидим, кому из нас надоест первому: мне, армия которого будет жить за счет России, или Александру, который будет кормить мою армию за счет своей страны. Возможно, лично я в момент самых сильных зимних холодов вернусь в Париж“».