больше вокруг и не разговаривать с людьми, как я делал это в первые дни нашего путешествия. Я понял, что ничего не изменилось бы, останься я в любом городе на берегу Нила, где можно было бы купить дом и заняться врачеванием. Но надо было встретиться с Хоремхебом, и эта причина была не хуже любой другой, чтобы продолжать путь в Фивы.

Так я снова увидел на восточном небосклоне три горные вершины, вечно охраняющие Фивы. На берегах стали чаще попадаться селения бедняков, в городах глинобитные хижины перемежались с богатыми кварталами, пока не показались мощные, словно горы, стены; потом я увидел крышу большого храма и его колоннаду, окружающие их многочисленные постройки и священный водоем. На западе, распростершись до самых гор, лежал Город мертвых, где на фоне желтых скал сверкали белизной гробницы фараонов и колоннада храма великой царицы[9] держала на себе целое море еще цветущих деревьев. За горами раскинулась заповедная долина с ее змеями и скорпионами, а в ее песке, у ног великого фараона, покоились отец мой Сенмут и мать моя Кипа – их иссохшие тела, зашитые в воловью шкуру, нашли там вечное прибежище. Но дальше, на юге, на берегу Нила, среди садов и высоких стен поднимался легкий, отливающий синевой Золотой дворец фараона. Не там ли живет мой друг Хоремхеб, думал я про себя.

Судно причалило к знакомой каменной пристани, все здесь было по-прежнему, ни одного нового перекрестка не появилось там, где я провел свое детство, не подозревая, что, возмужав, разорю жизнь своих родителей. Самые горькие воспоминания стали проступать сквозь песок времени, мне захотелось спрятаться и закрыть лицо, и я не почувствовал радости, хотя шум большого города снова окружил меня и в глазах людей, в их быстрых, беспокойных движениях я снова почувствовал горячку Фив. У меня не было никаких планов, связанных с моим возвращением, я оставил все решения до встречи с Хоремхебом, полагая, что все будет зависеть от его положения при дворе фараона. Но едва я ступил на камни причала, как во мне родилось решение, которое не предвещало мне за все собранные знания ни славы врачевателя, ни богатства, ни щедрых подарков – всего того, что я до этой минуты предполагал найти на родине, – я понял, что хочу тихой простой жизни, посвященной исцелению страждущих бедняков. И едва я увидел это свое будущее, как меня наполнил странный покой, свидетельствующий о том, что человеку неведомо его собственное сердце, хотя мне казалось, что я его хорошо знаю. Никогда раньше я не думал ни о чем подобном, но, может быть, мое решение созрело в результате всех моих испытаний. Едва я услышал вокруг себя шум Фив и почувствовал прикосновение ног к раскаленным на солнце камням гавани, как мне показалось, что я снова стал ребенком и серьезными любознательными глазами слежу за работой отца своего Сенмута, принимающего больных у себя в рабочей комнате. Поэтому я разогнал носильщиков, которые, крича и отталкивая друг друга, налетели на меня, и сказал Каптаху:

– Оставь наши вещи на судне и скорее купи мне любой дом поблизости от порта в бедной части города, неподалеку оттуда, где стоял дом моего отца до того, как его разобрали. Сделай это быстро, чтобы я уже сегодня мог туда переехать и завтра начать врачевание.

У Каптаха отвисла челюсть, лицо сделалось совершенно пустым – он думал, что мы сначала остановимся в самом лучшем доме для приезжающих, где нас будут обслуживать рабы. Но впервые случилось так, что он не возразил ни слова, а, поглядев на меня, закрыл рот и ушел, опустив голову. В тот же вечер я поселился в бывшем доме медника, стоявшем в квартале бедняков, мои вещи перенесли туда с судна, и я расстелил свою циновку на глиняном полу. Перед глинобитными хижинами, как прежде, горели костры, и чад тушенной в жире рыбы плыл над всем нищим, грязным и больным кварталом; чуть попозже у домов увеселений зажглись лампы, в кабачках, смешиваясь с возгласами пьяных моряков, загремела сирийская музыка, а небо над Фивами окрасилось розоватым отсветом бесчисленных огней центральной части города. Я снова был дома, пройдя множество запутанных дорог и стран в попытках уйти от самого себя.

4

На следующее утро я сказал Каптаху:

– Достань простую, без рисунков и украшений, табличку врачевателя на дверь моего дома и, если кто-нибудь обо мне спросит, не говори о моей славе и званиях, скажи только, что врачеватель Синухе принимает больных, в том числе и бедных, и получает с каждого подарки по его средствам.

– И бедных? – переспросил Каптах, неподдельно ужаснувшись. – Ох, господин мой, уж не заболел ли ты? Может, ты испил болотной воды или тебя ужалил скорпион?

– Делай, как я велю, если хочешь остаться со мной, – сказал я. – Но если тебя не устраивает этот скромный дом и если запах бедности терзает твое утончившееся в Сирии обоняние, можешь уходить или оставаться, как пожелаешь. Я думаю, что ты накрал у меня достаточно, чтобы купить себе собственный дом и взять жену, если тебе этого захочется. Я нисколько не возражаю.

– Жену?! – воскликнул Каптах, еще более ужасаясь. – Ты и вправду болен, господин мой, и голова у тебя горячая. Зачем мне жена, которая неволила бы меня и по возвращении из города принюхивалась бы – не пахнет ли от меня вином, а утром, когда я просыпался бы с головной болью, она стояла бы возле меня с палкой в руках и полным ртом брани. Зачем мне в самом деле жениться, когда любая рабыня ублаготворит меня не хуже, но об этом я тебе уже говорил. Нет сомнения, что боги наказали тебя безумием, и меня это вовсе не удивляет, ведь я знаю, что ты думаешь о них, но ты – мой господин, и твой путь – это мой путь, и твое наказание – это мое наказание, хоть я и думал, что дождался наконец покоя и отдыха после всех ужасных мучений, на которые ты меня обрек, не говоря уже о путешествии по морю, о чем я даже вспоминать не хочу. Если ты можешь спать на тростниковой подстилке – и мне ее достаточно, к тому же в этой бедности есть и преимущество: кабачки и дома увеселений – рукой подать отсюда, даже «Крокодилий хвост», о котором я тебе говорил, тоже здесь поблизости. Надеюсь, ты меня простишь, если я сегодня же отправлюсь туда и напьюсь, потому что все это для меня – большое потрясение и мне нужно как-нибудь