– Господин мой, обещаешь ли ты мне, что мы поплывем на таком корабле, который не будет удаляться от берегов, и земля не исчезнет из виду; такое судно, правда, идет медленнее, но зато оно заходит во множество гаваней, в которых, наверное, много разных диковин и каких-нибудь особенных кабачков. Если так, я сяду с тобой на судно, но как-нибудь так, чтобы мне не ступать на его палубу. Лучше всего мне, наверное, напиться допьяна, чтобы ты велел отнести меня на корабль и поил меня там всю дорогу: если я не смогу удержаться на ногах, то тем самым обойду свою клятву, не нарушая ее.

Я одобрил все его предложения, кроме последнего. Я хотел увидеть приморские города Сирии, чтобы узнать, повсюду ли распространилась ненависть к Египту, и рассказать об этом Хоремхебу. Итак, Каптах продал наш дом, а я собрал все, что заработал, и уехал из Сирии богачом. Каптаха я велел отнести на судно и держал его там, привязав к постели как больного, чтобы он не нарушил своей клятвы.

3

Не стану много рассказывать о нашем обратном пути в Египет – он вспоминается мне словно мираж или беспокойный сон. Когда я наконец сел на корабль, чтобы вернуться в Черную землю и еще раз увидеть Фивы, город моего детства, душа моя наполнилась такой острой и мучительной тоской, что я не мог ни стоять, ни сидеть, ни лежать на месте, а бродил взад-вперед по узкой палубе, обходя свернутые циновки и тюки с товарами, которые все еще источали запахи Сирии. День за днем я все нетерпеливее ожидал увидеть вместо гористых берегов плоскую, одетую в зеленый тростник землю. Когда судно останавливалось у причалов прибрежных городов на целый день, меня уже не тянуло знакомиться с городами или собирать о них сведения, и рев ослов на берегу, смешанный с криками торговцев рыбой и жужжанием чужих языков, не отличался для меня от шума моря.

В долины Симиры вновь пришла весна, с моря горы казались красными, как вино, по вечерам пенящаяся у берегов морская вода окрашивалась светлой зеленью, на узких улочках городов шумели и громко кричали жрецы Ваала, до крови раня свои лица кремневыми ножами, а женщины с горящими взорами и растрепанными волосами тащили вслед за ними деревянные повозки. Но все это я уже много раз наблюдал, их варварские обычаи и грубое возбуждение были мне отвратительны – в моих глазах брезжило видение родины. Я думал, что сердце мое уже окаменело, что я уже свыкся со всеми обычаями и религиями, что понимаю людей всех цветов кожи, никого не презирая, имея лишь одну цель – собирать знания, но возвращение в Черную землю, словно пламя, растопило мне сердце. Подобно чужим одеждам, спали с меня мысли об увиденных землях, и я снова ощутил себя египтянином, почувствовал тоску по запаху жаренной в жире рыбы, плывущему вдоль фиванских переулков в вечерние часы, когда женщины разжигают огонь в очагах перед своими глинобитными хижинами; затосковал по вкусу египетского вина и нильской воды с привкусом плодородного ила, по шелесту папирусного тростника на весеннем ветру, по распускающемуся у берегов реки лотосу, по пестрым колоннам храмов с их вечными надписями, по рисуночному письму и священному дыму, возносящемуся между каменными колоннами святилищ, – так безумно было мое сердце.

Я возвращался домой, хотя дома у меня не было, да и на всей земле я был чужестранцем. Я возвращался домой, и прошлое уже не ранило меня, ибо время и знания, словно песок пустыни, засыпали горькие воспоминания. Я уже не чувствовал ни стыда, ни скорби, только беспокойная тоска грызла мое сердце.

Позади осталась богатая, плодородная, шипящая злобой и жаждой власти Сирия. Наше судно проплыло мимо красных берегов Синая, и, хотя была еще только весна, ветер пустыни высушил и обжег нам лица. А утром, когда волны стали желтыми и вдали показалась тонкая зеленая полоска земли, моряки опустили в море глиняные кувшины на кожаных ремнях и подняли на палубу воду, которая уже не была соленой, в ней чувствовался илистый привкус вод вечного Нила. Ни одно вино не казалось мне таким прекрасным, как эта илистая вода, которую достали из моря вдали от берега. Но Каптах сказал:

– Вода остается водой даже в Ниле. Потерпи, господин мой, дай добраться до хорошего кабачка с пенистым и прозрачным пивом, которое не надо цедить через тростинку, чтобы не проглотить зерна. Только тогда я поверю, что мы в Египте.

Его дерзкие речи оскорбили меня, и я ему пригрозил:

– Подожди, Каптах, скоро я возьму в руки гибкую палку, которую можно срезать только в тростниках, и тогда ты воистину поверишь, что вернулся домой.

Но Каптах не обиделся, а только умилился. На глаза его навернулись слезы, подбородок задрожал, он поклонился мне, опустив руки к коленям, и сказал:

– Поистине, господин мой, у тебя дар найти нужные слова в нужное время, ибо я уже забыл, как сладостен удар гибкой тростниковой палки по заду и по ногам. Ах, господин мой Синухе, эту радость я желал бы пережить и тебе, ибо она говорит о жизни в Египте лучше, чем жертвенный дым в храме и крик уток в тростниках, она напоминает, что каждому положено именно его место на земле и ничто не меняется с течением времени. Поэтому не удивляйся моим словам и моей растроганности, ибо только сейчас я чувствую, что действительно возвращаюсь домой, увидев столько незнакомого, непонятного и презренного. О благословенная тростниковая палка, ставящая каждого на свое место, ты разрешаешь все трудности, ничто не может сравниться с тобой!

Поплакав немного от умиления, Каптах принялся смазывать скарабея, но я заметил, что он не взял при этом того дорогого масла, которым пользовался прежде, – ведь берег был уже близко, а в Египте он, очевидно, собирался управиться с помощью собственной хитрости. Лишь войдя в большую гавань Нижнего Египта, я понял, как мне надоел вид пестрых широких одежд, кудрявых бород и толстых тел. Жилистые носильщики, их набедренные повязки, бритые подбородки и говор, запахи их пота, ила и тростника, запах гавани – все было иным, чем в Сирии, все было знакомым, и мои сирийские одежды показались мне тесны, и тело мое уже не могло в них дышать. Отделавшись от писцов и начертав свое имя на многих папирусах, я торопливо пошел купить себе новую одежду, и после всех шерстяных облачений тонкий лен обласкал мое