Вот что случилось однажды.

Я пришел тогда в удивленье. Может, в этом нет ничего такого, но как бы не так. Как сейчас, помню этот концерт. Трель за трелью звучал романс. И когда трель достигла вершины, кто-то крикнул. Крикнул так резко и так неожиданно, будто его кольнули. Никто не расслышал, что он крикнул. Это был крик не то «ой», не то «ай», не то «хей». Все повернулись в ту сторону. Он сидел в пятом ряду. Он клонил голову набок. И вроде бы спал. Глаза его были закрыты, а впрочем, может, и нет. Я точно не помню. Этот крик поразил весь зал. Никто никогда не кричит на концертах. И притом так громко. Я ни разу не слышал. Когда трель пошла вниз, он снова крикнул. Теперь я расслышал отчетливо. Он кричал «хей». Потом еще и еще и так много раз на весь зал. Все головы повернулись к нему. Трель на сцене сорвалась. К кричавшему подбежали.

– Что такое? – спросили его.

Он поднял голову и сказал:

– Ой, простите меня, фу-ты, фу-ты…

– Ты подожди меня здесь, – сказал мой брат, – а я сейчас.

Я остался стоять на лестнице в незнакомом мне доме. Потом мне надоело стоять на лестнице, и я поднялся наверх в коридор. Коридор был пуст. Я остановился у двери, слегка приоткрытой, и почему-то мне вдруг показалось, что брат зашел именно в эту дверь. То есть я был даже уверен в этом. Я постучал. Дверь открылась, и передо мной возник старикашка с кастрюлькой: у старика была белая борода. Он щурился – видимо, плохо видел, и ресницы у старика были белые тоже.

– Мой брат… – начал я.

– Вот вы, – быстро меня перебил старик, – пойдемте со мной… вот сюда… вот… в кухню…

Он зажег газовую плиту. Посмотрел на меня как-то сбоку (я стоял у дверей кухни) и налил в кастрюльку из крана воды.

– Будет суп, – объявил старик.

– Мой брат… – опять начал я.

– Просто к слову пришлось, – сказал старик. – Сейчас я буду резать лук. Вы не хотите со мной резать лук?

– Я не хочу резать лук, – сказал я.

– Вот зря, я вам дам нож…

– Зачем мне нож?

– Резать лук.

Он вытащил луковицу из кармана, аккуратно очистил, а кожуру преспокойно сжевал и съел.

– Не рекомендуют, а я все же ем…

– Я искал брата, – сказал я в нетерпении, – он куда-то зашел…

– У меня ваш брат, – сказал старик.

– У вас?

– Зайдите ко мне, я сейчас…

Я вошел в комнату старика. Брата там не было. Я хотел выйти, спросить старика, где же мой брат, когда его вовсе здесь нет. Я дернул дверь, но она не открылась. Видимо, я случайно защелкнул замок. Я сел на стул, оглядел комнату. На столе стоял живой гусь, привязанный за ноги к столу. Я удивился, как сразу его не заметил. В углу две теннисные ракетки. Портрет старухи в чепце. Вскорости кто-то дернул дверь.

– Я закрыт, – сказал я.

– У меня нет ключа, – сказал старик.

– Здесь нет брата! – крикнул я.

– Он на столе, – ответил старик.

– На столе гусь, – разозлился я.

– А ты не гусь? – спросил старик.

– Дурак! – крикнул я что было мочи.

Гусь заорал. Старик засмеялся.

– Ему нужно в суп, – сказал старик.

– Эй, – крикнул я, – открывайте!

Я не мог застать его дома. Он уходил из дома в пять утра. Старый больной человек уходил каждый день в пять утра. Куда он уходил, я не знал. Я подкараулил его в пять часов. Он как раз выходил из дома. Мне показалось, что он улыбался. Освещенный улыбкой, он прошел мимо. Я двинулся следом за ним. Он свернул за угол, прошел садик, вернулся в садик, свернул в переулок, потом в другой, потом в третий, потом обратно… Он явно петлял. Мне неясно было, зачем он петляет. Я петлял вместе с ним, чтобы выяснить это. Я все время смотрел ему в затылок. Я не видел его лица. Но я чувствовал: он петляет с улыбкой. Он сел в садике на скамейку. Я устроился сзади, в кустах. Он сидел, вероятно, час. Я глядел на его затылок. Потом он встал и опять стал петлять, и после третьей петли я уже не пошел за ним. Я решил подождать его. Он прошел мимо меня. Я наблюдал за ним сквозь кусты. Потом я испугался, что он уйдет, перестанет петлять, я его потеряю. Я возобновил петлянье.

Прошел еще час. Мы петляли. Я еле шел от усталости. Он же, напротив, шел очень бодро. Мне нестерпимо хотелось сесть. Вдруг он остановился. Взглянул на часы. Я подошел поближе. Открывали винный ларек.

– Сто пятьдесят, – сказал он твердо.

– И мне, – сказал я.

– О! – Он увидел меня. – И вы?!

– И я, – сказал я.

Он сидел в пятом углу.

– Каково вам? – спросил я.

– Никаково, – сказал он.

– Ну, а все-таки каково? – спросил я.

– Никаково, – сказал он.

– Каково вам? – спросил я еще раз.

– Никаково, – сказал он, – мне никаково.

– Я… Фрулофф Иннокентий Маевич… – шепчет Фрулофф Иннокентий Маевич.

– Заполняйте ваш бланк молча, – говорит заполняющий рядом, – вы мне мешаете заполнять.

– А вы, пожалуйста, локоть уберите, – говорит Иннокентий Маевич, – уберите-ка свой локоть со стола.

– Если я свой локоть уберу, – говорит заполняющий рядом, – как же я тогда писать буду?

– А если я шептать не буду, как же я тогда писать буду?

– Мне совсем неинтересно знать, что вы Фрулофф, – сказал Петров.

– А мне – что вы Петров, – сказал Фрулофф.

Он видел бланк Петрова.

Какой-то щупленький парнишка в маечке говорит:

– А может, он суфлер? Привык шептать, и все.

– Да, я суфлер, – сказал Фрулофф.

– Я, значит, угадал! – обрадовался парнишка.

Но никто не поверил. Суфлер! Так уж и суфлер! Что еще за суфлер? Быть не может. Так уж угадал!