— Это точно, — кивает он. — Привет, Женька. Рад видеть. Я даже скучал, без шуток. Ну, ты знаешь… — он наклоняется ко мне, по-прежнему не снимая очки, и против воли я дёргаюсь, опасаясь поцелуя в губы. Ромка всегда целовал меня только в губы, не думая ни о чем и не стесняясь никого. Так было, когда я встречала его в аэропортах еще до нашего развода — а маленькая Мика сразу подбегала, пыталась втиснуться между нами, крича: «А я! А меня!». Тогда он, смеясь, подхватывал ее на руки и целовал в макушку, неизменно добавляя: «Ты смотри, Женьк! Ревнивая, совсем как ты!»

Но сейчас это, конечно же, невозможно. Это просто фантомные боли былой близости — по едва заметному колебанию я замечаю, как Ромка тоже тормозит себя от естественной когда-то привычки.

Он целует меня в щеку — сначала одну, потом другую… ох уж эти их итальянские обычаи… Цветы внезапно кажутся мне тяжёлыми, и я опускаю руки, еле удерживая их. Все мои силы уходят на переживание только этих ощущений — прикосновения его губ, по-прежнему мягких и немного шероховатых (он снова не пил воду во время полёта, я всегда ругала его за это, пугая обезвоживанием), и приятной гладкости кожи, как будто только после бритья. К его щеке хочется прижаться и не отпускать — ни сейчас, ни потом… никогда.

— Офигенно пахнешь, — негромкий шёпот щекочет мне ухо. — Мои любимые духи, круто.

— Я не… — понимая, что выдала себя, пытаюсь спасти ситуацию. — Это не для тебя.

— Даже так? — посмеиваясь, Ромка немного отстраняется. — Тогда и это не для тебя, — и суёт мне прямо в руки, поверх цветов, огромную плитку шоколада.

Кровь тут же приливает к щекам — это двусмысленный подарок с его стороны, очень двусмысленный. Сколько раз он приносил мне шоколад и кормил прямо из рук совсем при других… обстоятельствах. И в то же время… Это же Тоблерон, вечный шоколад аэропортов, которым забиты все дьюти-фри, его постоянно привозят с собой из полётов, равно как и маленькие бутылочки спиртного.

Хватит выдумывать, здесь нет никаких намёков с его стороны. Или… все же?

Продолжаю смотреть на Ромку во все глаза, стараясь угадать его мысли — черт, да когда же он снимет эти свои очки!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍И ничего не могу понять. Несмотря на кажущуюся открытость, его лицо абсолютно непроницаемо, он наглухо захлопнут от меня, не выдавая истинных чувств, выпуская наружу разве что свою фирменную иронию.

Ну и ладно. А мне — просто не надо себя накручивать.

— Так, мамио! Папио! — Мика, как всегда не может долго оставаться просто наблюдателем. — Я, конечно, все понимаю, наша милая семейка снова в сборе, и я сейчас заплачу! Но если мы не отойдём куда-то с дороги, нас побьют, я уже пару раз вас еле отмазала!

Выражение Ромкиного лица едва уловимо меняется, теперь на нем проскальзывает вполне искреннее веселье, и, быстро отвернувшись от меня, он подхватывает свою дорожную сумку, которая выглядит как образец из модного каталога, небрежно кивает Мике, и устремляется к парковке, где ожидают таксисты.

И никакой тебе неуверенности, рассеянности или следов того, что он не был здесь больше четырёх лет. Родной город, как-никак, и ведет себя здесь Ромка абсолютно по-хозяйски.

— Дженья! Не отставай! — звонкий окрик Микаэлы приводит меня в себя, и, спохватившись, я догоняю их, как всегда, слишком быстрых и активных, чтобы я за ними успевала.

И, уже спустя секунду, снова замедляю шаг — чтобы немного сжульничать, или как сказала бы Микаэла, почитерить. Мне очень хочется рассмотреть мужа и дочь, пока они меня не видят. Это же не преступление, в конце концов?

Мне нравится ими любоваться — и, кажется, не одной мне. То и дело я замечаю взгляды случайных прохожих, беглые или более внимательные, которые те бросают вслед Мике и ее отцу. Это неудивительно — они всегда привлекали внимание. Сначала, когда Микаэла была ребёнком, уж очень забавно и мило этого смотрелось — Ромка и его маленькая копия. А когда наша дочь подросла, сходство стало ещё более явным — теперь они оба высокие, яркие, с уверенностью, скользящей в каждом движении. Надеюсь, когда мне говорят, что мы с дочкой совсем не похожи, люди не имеют ввиду, что мне просто далеко до этой породы небожителей, заставляющих оборачиваться себе вслед.

Мика — тонкая как тростинка, при этом гибкая и грациозная, без скованности и зажатости, присущей многим подросткам. Мой взгляд то и дело спускается к ее чуть укороченным джинсам и голым лодыжкам, которые не прикрывают даже короткие носки, едва выглядывающие из-под кроссовок. Не могу не передернуть плечами — мне становится холодно от одного взгляда на эту полоску кожи. Черт, ну почему Ромка не настоял, не посоветовал ей что-то более тёплое, почему не объяснил, что у нас здесь ещё холодно…

И, в то же время, понимаю, что именно потому, что он не вмешивается, не диктует ей по мелочам — что носить, что говорить, с кем общаться — Мика такая, как есть: открытая, свободная, не привыкшая стесняться своих слов и поступков. И мне, если хочу решить наши проблемы, а не создать новые, надо продолжать эту линию, без лишнего контроля.

Ромку я стараюсь особо не разглядывать — это моя вредная привычка, я не должна поддаваться ей и слишком увлекаться. Но взгляд сам по себе ползёт к его фигуре, и, прикусив губу, вынуждена признать — выглядит он просто отлично… Как обычно. Лёгкий песочный тренч, темная рубашка под ним и в тон ей тёмные брюки… не джинсы, из которых он не вылезал в юности, а явно какая очень модная делать очень модной коллекции. В Италии любят красиво одеваться, и Ромка очень быстро и естественно подхватил эта волну, хотя его привычка показной небрежности никуда не делась за эти годы.

Я считала это очередным «гусарским» жестом с его стороны — всем видом демонстрировать пренебрежение к стилю, хорошей обуви и аксессуарам, но при этом ухитряться заткнуть за пояс всех щепетильных модников типа Эда или моего спасителя из оков кабального брака Андрея Викторовича, любившего читать лекции о дорогих часах и фирменных запонках.

Меня всегда и злила и восхищала эта способность — я обвиняла Ромку в позёрстве и требовала признать, что ему нравится хорошо одеваться, что он действительно тратит на это время и внимание — ну, нельзя же совершенно случайно выбирать такие удачные образы, всегда! На что он только отмахивался от моих подозрений, подкалывая тем, что просто я так сильно его люблю, что не вижу в нём ни малейшего изъяна.