люди. Обо всех страданиях в прошлом она могла сказать только одно: все кончилось, и хорошо. Наступательная операция тоже когда-нибудь кончится.

– Я летал во время Большой войны, – сказал летчик. – И никогда бы не подумал, что увижу войну еще больше.

Риторика – большая, больше – раздражала Мэриен, хотя она понимала, он всего лишь пытается выразить масштаб.

– Я, наверное, в ваших глазах ужасно старый, – продолжил летчик.

Неприкаянный и в то же время кокетливый. Мэриен бросила взгляд на его обручальное кольцо и ответила:

– Нет.

Возраст перестал иметь значение. Молодые ближе к смерти, чем старики.

Летчик все вертел свой стакан на картонной подставке, и Мэриен решила, он собирается с духом, чтобы пригласить ее к себе. Шла война, такое нельзя исключать. А если ощущение жизни можно получить от его тела?

– Хочешь подняться со мной? – спросила она.

Он вскинул голову:

– Видимо, отказ не принимается? Хочешь что-нибудь выпить, отметить, так сказать?

Она уже чувствовала усталость, уже жалела о приглашении, но идти в пустую комнату было еще хуже.

* * *

На следующий день потолок из облаков отодвинулся от земли. Доставив наконец «Веллингтон», она на «Фэрчайлде» вернулась в Хамбл. На всех мелькавших внизу аэродромах в южном направлении выстроились бесконечные вереницы самолетов, черно-белыми полосками блестели свежевыкрашенные крылья.

От берега к Ла-Маншу тянулись ряды кораблей, стрелы кильватеров нацелились на Францию. Дороги забили танки, грузовики, джипы, они поднимались по трапам, их заглатывали трюмы.

Ночью долго слышался гул двигателей. Утром все исчезло.

Созвездия

ДЕВЯТНАДЦАТОЕ

Аделаида Скотт жила в Малибу, но не на беспардонно прибрежной авеню с вычурными домами, а на живописно запущенной сельской улице к северу от автострады Пасифик Коуст, за рыбацким пирсом и тем рестораном «Муншэдоуз», где Мэл Гибсон, напившись, разразился нацистской тирадой в адрес полицейского, который его и тормознул, за «Нобу», за всеми известными пляжами, вверх от шоссе, над дымчато-синей равниной океана. В воздухе пахло полынью, пылью и солью. Когда Аделаида открыла дверь, из дома выбежали три пятнистые дворняги и, облаяв меня, принялись обнюхивать кусты.

– Как доехали? – спросила хозяйка.

Ритуальное начало любого лос-анджелесского разговора о дорогах и пробках.

– Раньше я держала мастерскую в Санта-Монике, – сказала она, – но дорога стала непереносимой, и я перебралась в Окснард. Его преимущество в том, что он значительно дешевле и туда очень удобно ездить. Помощники никогда мне не простят, но теперь у меня целый склад.

Дом был оформлен темно-зеленой плиткой и золотисто-красным деревом; окна с расстекловкой выходили на склоны холмов, покрытые сухими, как бумага, калифорнийскими кустами, только того и ждущими, чтобы загореться.

– Я приготовлю чай. – Аделаида указывала дорогу, собаки семенили следом. – Подождите здесь. Не выношу, когда кто-нибудь смотрит, как я вожусь.

Она махнула мне проходить в большую гостиную, залитую золотисто-красными лучами солнца. Над камином по диагонали висел странный спиралевидный рог футов семи в длину, очень острый с одного конца.

* * *

Аделаида откинулась в кресле, положив ногу на пуфик, на шее висели очки для чтения. Возле кресла на полу стоял ящик для бумаг, где, по моим предположениям, находились письма Мэриен. Я села на кожаный диван лицом к выстеленному зеленой плиткой камину и спиралеобразному рогу. Одна собака вспрыгнула ко мне на диван и тут же, уперевшись задом о мой бок, заснула, вероятно, не осознавая, что я звезда игрового кино и икона большого экрана.

– Что это? – спросила я, указав на рог.

– Бивень нарвала.

– А что такое бивень нарвала?

– Если не знаете, лучше показать. – Аделаида встала и, достав альбом живой природы, нашла фотографию, очевидно, нарвалов, всплывших в полынье. – Это вид китов.

Заляпанные коричневым и серым тупорылые головы были совершенно безлики, не считая единственного невероятно длинного клыка, торчавшего, как копье рыцаря на турнире. Нарвал напоминал помесь единорога с грязным большим пальцем.

– Насколько я понимаю, Эддисон Грейвз, отец Мэриен, приобрел его в своих странствиях, – сказала Аделаида, имея в виду бивень. – У меня и другое есть. Думаю, экзотические сувениры принадлежали ему. Как и старинные книги вон там. А вот эту картину, – она указала на подернутые дымкой верфи, – написал дядя Мэриен – Уоллес. У меня несколько работ Джейми и Уоллеса. Лучшие работы Джейми в музеях. Кэрол Файфер очень интересовалась безделушками, хотя мне неизвестны никакие связанные с ними истории. – Она достала из коробки и дала мне небольшой блокнот: – А вот это может быть интересно.

Под обложкой лежал сложенный лист бумаги. Я развернула его. «Формально рисунки принадлежат ВМС США…»

– Эта записка Джейми моей матери.

Я стала читать дальше.

«…но вернусь я на самом деле, так как люблю тебя, и то, что я оставлю от себя, забрать невозможно».

Я сложила письмо и стала листать блокнот. Пожелтевшие, крошащиеся страницы покрывали наброски углем, карандашом, иногда акварелью. Горы и океан. Самолеты и корабли. Руки солдат. Палатки в заснеженной долине. Затем рисунки стали абстрактными: беспорядочные линии, пятна, каракули. С десяток таких страниц. Дальше пусто. Аделаида смотрела на меня:

– Беспокойные, правда? Последние страницы?

– А что это?

Аделаида проигнорировала вопрос.

– Меня заинтересовало, что вы говорили тогда за ужином. Когда мы умираем, все испаряется. По-моему, так вы выразились? Ваши слова мне созвучны. А к таким созвучиям я стараюсь относиться внимательно.

Я помнила свои слова, но, что к ним добавить, не знала.

– Если честно, меня раздражала та девушка, Лиэнн, и я попыталась произвести впечатление думающего человека.

– Не отмахивайтесь от своих мыслей, будто от надувательства, – резко сказала Аделаида. – Скучно.

– Простите. – Я растерялась.

– И не извиняйтесь. Особенно поскольку вам это известно по опыту. Ваши родители. Вы не просто порете чушь. Вы точно знаете, сколько можно потерять. – Собака положила голову Аделаиде на колени. Та, погладив ей уши, искоса посмотрела на меня, и в глазах сверкнула знакомая мне минеральная искра. – Ваша ситуация наверняка много хуже, но обо мне люди тоже думают, будто что-то знают, поскольку я кое-где бываю, обо мне пишут и так далее. Почти всем известны лишь отдельные разрозненные данные, но точки произвольно связывают воедино.

– О господи, да! – воскликнула я, пригнувшись. – И придумывают про тебя такое, что им представляется осмысленным, а потому кажется правдой, хотя на самом деле все высосано из пальца.

– Да, точно. Как созвездия. Невозможно объяснить себя, пока ты жив, а если умер, вообще забудь – ты во власти живых. – Аделаида кивнула на блокнот, лежащий у меня на коленях: – Моя мать рассказывала, Джейми говорил ей, что заполнил последние страницы во время сражения. Он думал, делает реалистические наброски, и только потом увидел каракули. – Она отхлебнула чай. Керамическая кружка тоже была зеленая, как и каминная плитка. – Я рада, что он не справился с теми рисунками, которые думал, будто выполнил. Они стали бы враньем. Искусство – искажение, но такая его форма, которая имеет возможность прояснять, как корректирующие линзы.

– Не совсем понимаю.

– Я только хочу сказать, хорошо, когда кое-что пропадает. Это естественно.

– Но вы тем не менее хотите мне их показать, – я кивнула на коробку с бумагами. – А не дать им пропасть.

– Да-а-а, – несколько неуверенно протянула Аделаида. – Только не знаю, заполнят ли письма пробелы или выявят их.

– Но, повторюсь, я правда не могу ничего изменить в фильме. Особенно сейчас. Мы почти закончили.

Аделаида махнула рукой:

– Фильм только дополнительно наводит тень на плетень. Правда ценна сама по себе.

– Безусловно. – Я испытала странное облегчение. – Мне потребовалось много времени для уяснения, что на самом деле фильм не особо важен, но когда я поняла, то наконец… не знаю… смогла играть. – Я помолчала. – Должна вам признаться, я рассказала Редвуду о письмах Мэриен. Он хочет их прочесть.

– А вы этого хотите?

– Нет.

– Тогда ему и не надо. Я решила показать их вам, именно вам, но, как я уже говорила, не ставлю цели непременно сделать их достоянием общественности. – Она задумалась. – Интересно, я словно сооружаю какую-то инсталляцию. – Потом насмешливо: – Может быть, мой первый опыт перформанса.

Я не знала, как ответить, и поэтому отважилась:

– Еще я не сказала Редвуду, что Джейми ваш отец.

– Родной отец. Конечно, в противном случае,