Нет, ребята, не могу я вам этого позволить! Рано! Я не падаль! И пришибить меня при задержании или придушить в камере я вам не дам!

Серега разорвал аккредитив своей жизни и отдал мне контрольный купон. Он мне дает дополнительный тайм, утешительный заезд. Такой долг нельзя выплатить. И нельзя отказаться от ссуды на жизнь.

Ладно, пока мы живы. Счеты не закончены. Рассчитаемся судьбой…

Сидя в кафе на втором этаже аэропорта в мучительно-неподвижном ожидании, пока Серега где-то сновал в кассах, я пил с отвращением пиво, бесплодно, тупо думал о своей жизни, о Марине — и не ощущал боли, как под наркозом, как после контузии. А может, я еще не мог представить, понять, почувствовать, что больше ее нет со мной.

Мне мешала думать о Марине, о Сереге, Хитром Псе компания за соседним столиком. Толстого среднеазиата с депутатским значком провожала куда-то свора холуев, и они громко шутили, тоненько смеялись, заискивали перед ним, говорили за него тосты и лезли из кожи вон, чтобы он, не дай Бог, не подумал, что им не нравится быть его холуями. А он был добр, снисходительно разрешал.

Появился Серега, протянул мне небольшую дорожную сумку.

— Это я внизу купил. Напихал туда газет, журналов…

— Зачем? — не понял я.

— Никто, даже офицеры Интерпола, не летает за границу с пустыми руками.

Он достал из кармана, положил на столик портмоне:

— Возьми… Здесь билет на транзитный рейс Токио — Москва — Франкфурт. Мой международный паспорт, служебное удостоверение… И там еще осталось триста шестьдесят долларов.

— Серега, забери деньги… Мне надо долететь… У меня есть. Я богатый…

Серега долго, печально смотрел на меня, потом осторожно сказал:

— Кот, мне надо предупредить тебя… У тебя нет денег. На твоих счетах пусто, ветер гуляет.

Занятно. Ну, проказница Судьба, что еще придумала интересного? И смех, и плач — как дребезги души.

— А! Плевать! Бог дал, черт взял!.. Я все равно богатый. Не пропадем…

Перед таможенным досмотром обнялись. Серега сказал:

— Фото в паспорте будут смотреть один раз — погранцы на пасконтроле… Ненавязчиво покажи мою ксиву. И постарайся чем-нибудь отвлечь внимание. Не переиграй смотри…

Потом я снова обнял его, судорожно, крепко сжал:

— Серега, братан… Чего говорить тебе? Найду тебя… Скоро…

Прошел таможню, зарегистрировал билет и встал в очередь к стеклянному пеналу пограничного контроля. Двигались медленно. Я оглянулся — Серега стоял далеко, за двумя кордонами, закусив губы, ждал моего рывка. Рядом с ним горестно махали пухлыми лапами давешние холуи из-за соседнего столика.

Их любимый сатрап стоял позади меня, человека через три.

Наконец освободился проход перед кабиной пограничника. И я услышал внутри себя замолкший было звон напряжения, злой азарт соревнования, адреналиновый визг в крови.

За стеклом сидела конопатая девка в зеленой форме прапорщицы. На Лору чем-то похожа. Засунул в стеклянную амбразуру паспорт и коричневые корочки с металлической бляхой Интерпола.

— Здравствуйте, товарищ Зеленый Фуражкин, — сказал я вахтенной и внятно шепнул: — Удостоверение посмотрите и сразу верните…

Она непонимающе смотрела на меня.

— Вас хорошо видно из очереди на контроль, поэтому делайте вид, что тщательно изучаете мои документы, — дал я ей указание и пояснил: — Через три человека стоит толстый басмач с золотыми зубами. Посмотри, сестренка, внимательно его бумаги и запиши все установочные данные, они нам понадобятся…

И громко попрощался:

— Спасибо! До свидания! Счастливо оставаться…

Конопатая зеленая девица послушно шлепнула в Серегин паспорт красный штемпель:

— Счастливого пути…

Перед магазином «дьюти-фри» был воздвигнут огромный транспарант с видами Москвы — «This is another World!».

Нет, это не другой мир. Или все-таки?

Купил бутылку бурбона «Джек Дэниэлс». Вот и нашел себе попутчика, компаньона, собеседника до самого Франкфурта. Потолкуем мы с тобой всерьез, дорогой Джек, достопочтенный мистер Дениэлс. Объяснишь мне по пути, кентуккский полковник, как дальше жить.

И помянем с тобой всех, кого я здесь любил. И потерял…

Прошел! О чем-то он говорил с пограничником. Или с пограничницей — отсюда не видать. Улыбался. И прошел.

А я долго стоял и тупо рассматривал рекламу магазина беспошлинной торговли — «This is another World!».

Пора идти. Куда? Наверное, в наш, в иной мир. Другого у меня нет.

Раздался телефонный звонок. Нажал кнопочку и услышал голос Лены:

— Босс! Вы намерены ужинать?

Я молчал и слушал ее дыхание.

— Алло! Алло! Ты куда там пропал? — забеспокоилась Лена.

— Я здесь, слушаю тебя…

— Это я тебя слушаю, мой маленький босс. Жду, так сказать, руководящих указаний.

— Я тебе больше не босс. Ни маленький, ни большой… Никакой… Твоя миссия закончена…

Она помолчала, будто перепроверяла мои слова, на зубок пробовала, потом грозно спросила:

— Это что же такое деется? Девушку нежную, можно сказать, вполне невинную, поматросил и бросил? А в парторганизацию не хочешь? Сейчас отца попрошу позвонить лично товарищу Зюганову! Они тебе такую персоналочку-аморалочку организуют! Из партии выключат! В жизни больше за границу не выпустят!..

— Я, по-моему, с этим справился самостоятельно…

Она разочарованно вздохнула и предложила:

— Тогда иди домой. Быстрее… Я тебя очень жду!

Мидас

Ах, какой это был прекрасный, высокий и печальный пир!

Крез, лидийский царь, сказал мне с гордостью:

— Мидас, а все равно я был богаче тебя…

— Наверное, — согласился я.

Сиво-седой, просто зеленый от старости Мафусаил предостерег меня:

— Мой век, Мидас, был громаден. Но и он истек. Не гордись…

— Я насыщен годами…

А мудрейший царь иудеев Соломон утешил меня:

— Пустое! Никто не ведает меры страдания, цены богатства и силы любви. Не радуйся без предела и не отчаивайся вовек! Уповай…

Отошли они все.

Открыл я глаза и увидел, что никого нет. Догорает огонек в очаге. И силы мои иссякают.

А псы мои сидели рядом, смотрели на меня с печалью, и слезы катились по их лохматым мордам.

— Не грустите! — попросил я их. — Сильнее любви, богатства и власти — время. Праздник жизни прекрасен. Но наступает час, и с самой лучшей компанией приходится расставаться…