И над всем этим упористо возвышался, как межевой камень, Алексей Кузьмич Сафонов, окруженный мелколесьем своих холуев из службы безопасности и малых милицейских начальников. Они явно ждали, пока Кузьмич молвит свое слово, указующее и направляющее.

В конце переулка заорала с судорожным подвизгом, заполошила синими огнями «скорая помощь».

Я подошел к огромному мужику, опиравшемуся головой на скат искореженного «ровера», — когда-то я видел его с Котом.

Он был еще жив, но черно-багровые дыры на груди и животе уже слились в сипящее кровавое месиво. В руке он сжимал разбитое пенсне.

— Ты Ордынцев? — спросил еле слышно, и в дырках на груди булькнули розовые пузыри. — Нас здесь ждали. Это была засада… Предупреди Кота — всех перебитых я возьму на себя… Если выживу… А нет — тем паче… Валите все на жмурика…

— Разрешите! Дайте пройти! — оттолкнул меня врач со «скорой».

Я повернулся — Сафонов по-прежнему немо и неподвижно следил за моими маневрами. Он не хотел до разговора со мной обозначать свою позицию. Да и суетиться было ни к чему — за спиной Кота уже стояли его ребята, этакие бронеподростки со свинцовыми кулаками.

Я подошел, и Кузьмич горько сказал:

— Видишь, Сережа, какая беда пришла! Говорил я, добром не кончится, отследит их «Бетимпекс»…

— «Бетимпекс»? — переспросил я без выражения.

— А кто же еще? — рассердился Сафонов. — Вот их черный джип, это из их охранного агентства «Конус». Да и парни, которых Кот в машине положил, это «конусовцы»… А второй джип ушел все-таки!

— Ага, понял, понял… — медленно произнес я и предположил: — Думаю, недалеко он уйдет!..

— Что ты хочешь сказать? — спросил Кузьмич.

— А ваши ребята за ними вплотную едут, — ответил я. — До вечера ни одного из них не останется.

Сафонов смотрел на меня, откинув назад брыластую голову, и всем своим озабоченно-осанистым видом демонстрировал: «Что-то я не пойму, о чем ты тут толкуешь?»

— Не хотите поговорить со мной, Алексей Кузьмич?

— Хочу! — сразу согласился он, взял меня под руку и вывел из круга почтительно внимавшей обслуги.

— Помните, мы с вами в кафе на площади пиво пили, о жизни толковали? — напомнил я.

— Помню.

— Я еще спросил вас — приняли вы предложенный вам миллион или нет?

— Ну помню, помню!

— А вы мне не ответили тогда…

— Ну и что?

— Так вот, теперь я знаю — вы его взяли…

— Хм, воображение у тебя, Серега, хорошее и смелости не занимать, коли ты набираешься духу говорить мне такое, — огорченно помотал тяжелой башкой Кузьмич. — Ладно, пускай это на твоей совести остается, если ты в такой момент мне — за все мое, за доброе — так ответил. Зачем это тебе?

— Затем, что я хочу забрать Кота и уйти отсюда. Поэтому мы и должны прямо сейчас договориться.

Кузьмич упер руки в бока, быком попер на меня:

— Ты меня шантажировать собрался? Щенок! Чем ты меня пугануть можешь?

— Дискетой! Дискетой, которую Кот передал боссу и которая вам покоя не давала! — пошел я в атаку и вдохновенно наврал: — Я-то дискету читал и с вашими подвигами знаком…

Кузьмич растерялся, неуверенно-зло сказал:

— Ты совсем оборзел! Что ты молотишь?

— Это вы навели сюда охранников из «Конуса»! Позвонили их шефу Павлюченко и вызвали на точку. Сказали им, что Кот выйдет отсюда со своей бабой и можно бить на поражение! Пусть они Кота убирают!..

— Сережа, окстись! Как ты мне такое говорить можешь? — Сафонов выставил вперед руку, будто защищался от меня.

— Могу, могу, Алексей Кузьмич! Я правду говорю — они ведь, козлы, и понятия не имели, что это жена Серебровского. К ночи вы их всех положите — некому и рта открыть будет. Одним звонком вы и решили все проблемы сразу… Только вышло все по-другому!.. Понятно я говорю?

Сафонов горько-грустно вздохнул:

— Понятней не бывает! Эх, дурачок, зачем ты в это полез? Головы не сносишь…

— Не ваша печаль! Решайтесь быстрее, у вас нет выхода! Сейчас наедет пресса, примчится босс, у меня руки развязаны! А молчать я не стану. Серебровский вас всех в прах превратит! И запомните — меня вы просто так не пришьете, я вам не беглый зек Кот Бойко!

— Пуленепробиваемый, что ли? — усмехнулся Кузьмич.

— Очень даже пробиваемый! Поэтому я подстраховал себя, чтобы у вас и соблазна не возникало…

— В «Богстрахе» полис купил?

— Почти! — подтвердил я. — Справку с описанием всех этих дел я забросил в свой служебный компьютер в Интерполе. На русском языке. Пока все нормально, никто мою тарабарщину на кириллице и смотреть не станет. А не приведи Господь, случится что-нибудь со мной, там переводчики найдутся! И уверяю вас — вот тогда генеральный секретарь сэр Раймонд Кендалл сюда сам пожалует. Так что давайте разойдемся без матерщины и мордобоя…

— Н-да, хорошо ты используешь свой служебный пост, — вздохнул Кузьмич и добавил: — На который я тебя, на свою голову, направил…

— Спасибо, я это помню. Что вы решили?

— А чего мне решать? Ты молодец — хорошим сыскарем стал. Но самый лучший сыщик — это живой сыщик. Значит, шустрый, вумный и везучий. — Кузьмич думал мгновение, потом добро, по-стариковски заперхал: — Да ладно, что ты, Сергей, возбух, как геморрой! Если ты дашь мне слово, что этот бандюга здесь больше не появится, — забирай его…

Вздохнул, печально помолчал и грустно сообщил:

— Все, Сережа, все затопил ледяной плывун безверия, половодье общего обмана…

Он протянул мне руку, я взял его мясистую пухлую ладонь, наклонился и плюнул ему в пригоршню. Сжал с силой его пальцы и тихо сказал:

— Будьте вы все прокляты, христопродавцы…

Подошел к Марине, глядящей широко открытыми глазами в выцветшее августовское небо. Разноцветные радужки стали в смерти одинаковыми — почти черными. Она улыбалась! Честное слово, она улыбалась!

Прости нас, дорогая девочка, ничего не изменить — разорвалась серебряная цепочка. Наверное, это ты нас с Котом спасла на рассвете своим букетом ненормальных цветов, лилий-стрелиций, похожих на птиц.

Поцеловал ее в теплый еще лоб и сказал Коту:

— Пошли.

Он смотрел на меня в упор, не понимая, что я ему говорю.

— Пошли, Кот!

— Куда? — спросил он. — Зачем?

— Не знаю. Может быть, ты захочешь рассчитаться за нее.

— Захочу, — кивнул он механически.

— Пошли, Кот! Здесь больше нельзя… Пошли, друг…

Кот взял в руки ее лицо, и голова Марины послушно повернулась к нему — она улыбалась ему ободряюще и утешающе. У меня сердце зашлось.