Джамике появился с хмурым лицом, но, когда увидел моего хозяина, его лицо помрачнело еще сильнее.

– Что случилось, брат?

– Что они тебе сказали? – спросил мой хозяин, едва скользнув взглядом по лицу Джамике.

– Значит, так. Человек, который возглавляет школу, говорит, что они никак не могут съехать с этой земли. Владелец, у которого они купили участок, уехал в Абуджу. Школа здесь хорошо устроилась, и власти признают ее. Участок не продается. Я задержался так долго, потому что ждал, когда у них закончится собрание. Долгое было собрание, брат.

Мой хозяин ничего не сказал, молча вел машину до своего дома. Правда, он разговаривал с голосом своей совести, с этим малообщительным существом, обитавшим в его душе. Чукву, когда я нахожусь в каком-либо хозяине и голос его совести общается с голосом разума, я слушаю внимательно, потому что давно знаю: к наилучшему решению человек приходит, когда эти два голоса достигают согласия.

«Ты снова полон ненависти, Нонсо. Не забудь, он больше не сделал тебе ничего плохого».

«Ерунда! Да как разумный человек может даже говорить такое? Посмотри на землю, на мой компаунд, на дом моего отца!»

«Говори тише. Успокойся. Человек, который шепчет слишком громко, слышен издалека».

«Мне плевать».

«Ты обещал больше не таить на него зла. Ты сказал, что прощаешь его. Он спросил, хочешь ли ты быть его другом, и ты сказал – да. Когда он возвращал тебе деньги, ты мог отказаться, он бы ушел, и ты бы остался один. Ты даже молился его богу и ходил с ним в его церковь. А теперь ты снова его ненавидишь. Опять собираешься бить его. Посмотри, ты только посмотри: нож лежит на полу твоего воображения, этот нож в крови. Разве это хорошо? Хорошо?»

«Ты не понимаешь, сколько зла мне принес этот человек. Помолчи! Ты ничего не понимаешь!»

«Это неправда, Нонсо. Не я слаб, а ты, и тебе не хватает понимания. Что он сделал? Он в последние две недели помогал тебе, исполнял все, что ты просил, словно твой раб. Сколько ты получил с тех шести тысяч пятисот евро, что он тебе дал? Одна и четыре десятых миллиона найра. На сто тысяч больше, чем он взял у тебя четыре года назад. А у него самого нет ничего. Посмотри на него – разве это не те самые одежды, что он носит каждый день? Ты был у него в квартире – там же повернуться негде. Там одно окно, да и то старое, деревянное. Иногда он во сне по ночам слышит, как термиты поедают стены. Если бы он воистину не изменился, стал бы он хранить эти деньги, чтобы возместить тот вред, который причинил, а сам жить в нищете?»

Теперь голос в его голове не ответил.

«Отвечай. Или ты теперь молчишь?»

Он ничего не сказал. Он только вздохнул, вырулил к дому и остановился.

«Больше я тебе ничего не скажу. Не руби с плеча и поступай мудро. Не руби с плеча, Чинонсо!»

Диалог с совестью, казалось, принес плоды, потому что его гнев к тому времени, когда они вошли в квартиру, казалось, сошел на нет. Пока его враг ждал в гостиной, мой хозяин через заднюю дверь вышел на кухню во дворе. Он достал нож из шкафа, потому что мысль о предопределенном судьбой ударе ножом все еще мелькала в его мозгу, но потом положил его обратно. Он топнул ногой по земляному полу и сжал кулак. «Мой дом, мой дом», – сказал он и ударил кулаком по воздуху, словно его обидчик появился перед ним и упал на колени. «Нет, – сказал он. – Я не буду страдать один. Не буду. И мне все равно, что там кто-то об этом думает».

«Нгва ну, ка о ди зие, – ответил ему шепотом голос. – Можешь поступать как хочешь. Я больше ничего не скажу».

Он вернулся в квартиру с выражением муки на лице.

– Брат, что с тобой? – спросил Джамике.

Он только посмотрел на него, достал две бутылки из ящика с фантой под кроватью.

– Я принесу нам выпить что-нибудь. Жди здесь.

Он вышел в кухню, поставил обе бутылки на стол, закрыл дверь. Сорвав крышку с одной бутылки, он вылил часть ее содержимого в пустое ведро на полу, расстегнул ширинку и стал мочиться в бутылку над ведром, пока из горлышка не пошла пена. После этого он перенаправил струю мочи в ведро. Закончив, он вернул крышечку на бутылку фанты, прижал ее кончиком пальца и встряхнул, чтобы содержимое перемешалось. Потом поставил бутылку на стол рядом с другой.

Эгбуну, я был в ужасе еще до того, как он приступил к исполнению своего плана, потому что я видел намерение в его сердце. Но в тот момент я ничего не мог сделать. Я пришел к пониманию, что самый убедительный голос остережения, какой человек может услышать, перед тем как начать действовать, это голос его совести. Если этот голос не сможет его убедить, то даже собрание всех его предков, живущих в Аландиичие, будет не в силах изменить его намерения. Потому что совесть – это твой голос, Чукву, голос Бога в сердце человека. В сравнении с голосом совести голос его чи, его приятеля, голос агву или даже голос предка – ничто.

Когда он вышел, чтобы вылить ведро за кухней, ему пришло в голову, что на бутылке остался запах мочи. Поэтому он вымыл бутылку в раковине водой из другого контейнера, крепко прижимая крышечку пальцем. Потом он вытер бутылку тряпкой и принес в гостиную. Поставил бутылку в центре стола и сказал:

– Возьми и пей.

И человек, которому он предложил бутылку, поблагодарил его и стал пить. Ненавистный человек пил, его лицо слегка передергивало, глаза смотрели недоуменно. Мой хозяин наблюдал, как он пьет, не говоря ни слова, а он пил, пока бутылка не опустела. Тогда Джамике поставил ее на пол и сказал тому, кто так ненавидел его:

– Спасибо, брат.

Иджанго-иджанго, в ту ночь чи Джамике прошел через потолок, словно через дыру во времени, и опустился в комнату.

«Сын утреннего света, – сказал он мне. – Мой хозяин искупил свою вину».

Но я был недоволен, Чукву. Я рассказал ему во всех подробностях о страданиях моего хозяина, о том, как мне почти ничего не удалось сделать, чтобы их предотвратить. Я рассказал, как ходил в пещеры, чтобы найти его – чи Джамике – или кого-нибудь, кто его знает, но потерпел неудачу. Чи Джамике слушал меня молча и со всей рассудительностью, которая внушила