Рамосу в связи с чрезвычайным событием. В приемной командующего истребительным войском он часов пять проторчал вместе с другими заслуженными карателями, однако генерал-добряк неповинен был в этом, он и сам вместе с другими генералами нервно вышагивал по роскошной приемной полковника Сезара Федерико — то плечом к плечу с ними, то навстречу им; а сам полковник в почтительнейшей позе стоял перед грандиссимохалле в его роскошнейшем кабинете, взволнованно ожидая вместе с жавшимся в углу капралом Элиодоро бесценных слов маршала.

— Ты не получал никаких известий, мой полковник? — спросил наконец маршал Бетанкур, бледен был очень.

— Когда, гранд…

Но маршал оборвал:

— И ты не получал, мой капрал?

— Нет, грандиссимохалле.

Посреди кабинета стоял длинный сундук, Бетанкур пальцем поманил Элиодоро.

— Лезь, мой капрал. Как постучу по крышке, приоткрой и слушай меня. Живо!

— Слушаюсь, мигом, грандис…

— Лезь, болван, лезь…

Когда крышка опустилась, маршал прошелся и, передернувшись, искоса глянул на полковника Сезара. Вздрогнул и полковник.

— Перебита бригада. Вся.

— Какая бригада… гран…

— Шурина твоего, Наволе.

Полковник, такой речистый всегда, лишился дара речи, сковали два нежданных факта: «Истребили бригаду!» «Знает, знает о Сузи!» — и глупо ляпнул:

— А вам доподлинно известно, грандиссимохалле?

И хотя тут же прикусил язык и поджался весь, Эдмондо Бетанкур насмешливо уточнил:

— Что? О тебе и Сузи, полковник?

Сезар опустил голову, промямлил:

— О бригаде, грандис…

— Да.

Великий маршал подошел к шторе, через щелку-глазок оглядел двор вдоль и поперек. Медленно отвернулся от окна.

— Перебитые валяются у самой каатинги. Как полагаешь, из какого тартара вылезли эти нищие обормоты?

— Не обошли ли каатингу, гранд…

— Нет. Через скалы им не пройти было, а с другой стороны — обширная пустыня, хотя бы один из двухсот да заметил бы их. К тому же — напали днем, случись это ночью, кто-нибудь сумел бы удрать, спастись. Безмозглые — в одних подштанниках валяются.

— Могли раздеть, мой марша…

— Нет, не обобрали их, кроме оружия и коней, ничего не забрали, но об этом ни слова, не вздумай проговориться.

— Кому я проговорюсь, грандис…

— Вот и хорошо, в объятьях Сузи куда приятнее, чем в руках Кадимы. Согласен?

— Да.

— Так как же удалось им миновать каатингу, а? — Бетанкур спокойно прошелся по комнате.

— Наверное, перепрыгивали через нее… с шестом, например…

— Не решились бы… К тому же, аскет мой, мой святой полковник, никто не пал от пули.

— Чем же их…

— Копьем, мечом.

— Какая дикость, ах…

— И думаю, они были верхами, иначе наши успели б добежать до палатки с оружием, а оснащенная ружьями бригада, тебе следует это знать, без сомнения одолеет толпу, вооруженную копьями и мечами. Разве не так?

— Истина глаголет вашими устами, великий маршал.

— А коня, и самого ловкого, не заставишь прыгнуть с шестом, согласен?

Полковник пристыженно уронил голову. Лицо великого маршала выражало презренье, он постучал по крышке сундука — Элиодоро мгновенно высунулся.

— Надеюсь, не слышал нашего разговора?

— Нет… темно было, гранди…

— Скажи, каким образом привел тебя назад тот мерзавец?

— Сначала очень долго шли пешком, грандиссимохалле, дорогу не припомню — завязали мне глаза, потом долго ползли, великий маршал, у них как пить дать есть подземный ход, гранди…

— Хорошо, лезь обратно.

Великий маршал присел на сундуке, размышляя вслух:

— Целую бригаду истребили мне оборванцы… Всего двенадцать лошадей имели, и то наших… Двести олухов не обнаружили хода, через который лошади прошли! Поразительно — двенадцать бродяг истребили на славу обученную бригаду…

Сурово смотрел он на полковника, вжавшего голову в плечи.

— Теперь они заполучили еще двести лошадей, мой достойный и пристойный. Потеря людей меня не огорчает, как ты понимаешь… Мы подготовим трехтысячный корпус, полковник, и знаешь, что с ними сделаем! Если и раньше на куски изрубить собирались, то теперь…

— Накажем их примерно, грандиссимохалле, — и осмелел, разошелся: — Такое придумаю, точно одобрите…

— На кого из генералов возложить?

Полковник уставился в потолок — соображал.

— Думаю, целесообразно — на генерала Хорхе, гранд…

— Ты прав. А на генерала-добряка? Рамоса — нет? Замялся мишурно-блестящий полковник:

— По-моему… нет… Карательное войско все же… всегда надо держать здесь…

— На всякий случай, да?

Смерть успел познать полковник, прежде чем выдавил из себя:

— Да.

— Хвалю, Федерико. Если требуется, способен быть прямолинейным, верно?

Польщенный полковник лихо щелкнул каблуками, молодцевато вытянулся.

Куцерукий великий маршал медленно встал с сундука, достал из потайного шкафчика дорогой изящный кувшинчик, наполнил бесценный хрустальный стакан; следя за полковником, сунул за пазуху руку, передернулся, потом зажал соломку в зубах и, склонившись к искристой жидкости, снизу вверх впился взглядом в Сезара… и так мрачно, так грозно потягивал темносладкий напиток — оборвалось у полковника сердце, и душа ушла в пятки. Высосал все до дна, убрал соломку в карман.

— Как полагаешь, хватит корпуса одного генерала покончить с отребьем?

— Да, безусловно!

— Да, безусловно!!! — в бешенстве передразнил полковника маршал. — Ты и тридцать человек посчитал достаточным расправиться с теми двенадцатью! Затем безмозгло ограничился бригадой в двести человек и опять твердишь: «Да, разумеется!» По зубам дать тебе мало, дурак…

— По недомыслию сболтнул, простите, грандиссимохалле, не знаю, сколько их…

Маршал Бетанкур встал, постучал по сундуку драгоценнейшим стаканом — крышка тотчас вскинулась.

— Слушаю, гранд…

— Сколько их, по-твоему?

— Мужчин, наверно… семьсот — пятьсот…

— Тысяча двести?

— Нет, семьсот.

— А женщин, болван, детей, стариков?

— Думаю, столько же, гранд…

— Как же они все-таки связали тебя, дуралей?..

— Пятнадцать их было, гран…

— A-а… Сколько, мой капрал?

— Семь — наверняка, до зубов вооруженных…

— Ладно, лезь обратно. Слушай, мой полковник, присядь на сундук. Итак… — И Бетанкур прямо в ухо зашептал полковнику, готовому уловить каждый звук его: — Отбери трех сотрудников из списанных, снабди их остро отточенными бритвами, и пусть срежут с убитых все, что срезается, — носы, уши и тому подобное, выколют глаза — мертвым не больно, обчистят карманы и вывернут; назад возвратятся окольным путем, чтобы не столкнуться с повозками, которые я отправлю туда, и, как вернутся, напои их из чаши побратимства зеленым напитком, тем, что подарил тебе, — не весь израсходовал, думаю.

— Да, гранд…

— Весь наш народ, всю великую Камору, следует настроить против этих голодранцев, чтоб покарать их беспримерно. — И добавил:

— Я ничего тебе не говорил. Ты не младенец, сам соображаешь. Ступай, пришли мне Грега Рикио.

— Кого, грандиссимохалле?

— Прекрасно слышал. Пошел!

* * *

Несчастный скиталец… Неискушенный. «Скоро вернетесь, дядя Петэ?» — «Да, Доменико». — «Не задерживайтесь там…» — «Мигом обернусь». — «Не обижайтесь, что не сопровождаю вас, — Доменико потупился. — Не могу больше… на улицу». — «Ничего, ничего, чем плохо сидеть дома!» — «Дядя Петэ… — Доменико, волнуясь, затеребил пуговицу, оторвал