Резкое потепление воздуха сказалось на домике. Лёд на полу начал таять. Под кроватью и в тамбуре появились лужи. Пришлось, засучив рукава, долго вытирать пол тряпками, тут же выжимая их в ведро. Окна покрылись каплями влаги.

11 декабря

Эти проклятые циклоны не дают нам покоя. Давление всё падает, и у нас портится настроение.

Вот и сегодня оно кувырком летит вниз: опять идёт циклон.

– Василий Гаврилыч, надо лететь за химикалиями, – сказал Цигельницкий, протянув Канаки коробку из-под «Казбека», на которой палочками было отмечено количество оставшихся банок с ферросилицием и едким натром.

Во время полундры удалось захватить ровно столько, сколько требовалось, чтобы не прерывать наблюдений.

Канаки тут же получил разрешение от Трёшникова и направился к вертолётчикам.

В домике экипажа его предложение встречает шумное одобрение.

Бабенко рад малейшей возможности полетать, так как в ночное время это удаётся делать не так уж часто.

Быстро одевшись, механики исчезают в дверях. Загудели лампы подогрева, и скоро Кунченко вернулся доложить командиру экипажа, что машина готова к вылету.

Вертолёт над лагерем. Луна едва просвечивает сквозь густые облака, и в её слабом свете только угадываются смутные очертания домиков. Чуть желтеют огоньки в их замёрзших окнах, и лишь лампа, покачивающаяся на радиомачте, приветно светит нам, как маяк во мраке ночи. Где-то далеко с трудом можно разглядеть светлые пятнышки «замоскворецких» огней. Машина летит очень низко. Время от времени Бабенко включает фару, и тогда зловеще вырастают из темноты высокие груды торосов. Вьются чёрные извилистые разводья, местами кажущиеся чуть шире пальца, местами похожие на широкую чёрную дорогу, уходящую куда-то в бесконечность…

Разводье со стороны домика геофизиков метрах в семидесяти – ста от их палатки превратилось в широкое озеро. Такое изобилие чистой воды грозит тем, что половина поля может отплыть очень далеко.

Погрузив всё необходимое в вертолёт, мы торопимся домой.

Механики обнаружили, что из мотора начало бить масло, и всю ночь прокопались в моторе. Выяснилось, что требуется серьёзный ремонт, который своими силами произвести невозможно. Пришлось сообщать в Москву, чтобы с очередным самолётом нам на льдину доставили необходимые детали для замены.

Так как полёты стали небезопасными, а телефонная связь рвётся всё чаще и чаще, Змачинский наладил у себя в домике радиостанцию, и теперь «замосквореченцы» время от времени «вылезают» в эфир.

В 10:00 льдина вздрогнула, словно её толкнули в бок. По молодому льду разводья, отделяющего нас от «Замоскворечья», прошла новая трещина, и немедленно началась подвижка льда во всём северо-западном районе. Льдина зашевелилась и отошла на три-четыре метра. Телефонный провод опять оборвался. Разбаш прибежал к разводью, но конец проводки на той стороне, и до него не дотянуться.

– Разбаш, Лёня, запиши погоду! – крикнул Малков с того берега.

Разбаш вытащил записную книжку, и Малков, сложив руки рупором, стал диктовать ему очередную метеосводку. А когда Лёня вернулся в радиорубку, Анатолий Данилович, держась за верёвку, которую принёс Змачинский, осторожно шагнул на молодой лёд. Однако раздавшийся подозрительный треск заставил его быстро отступить назад.

– Пожалуй, придётся идти за досками, – предложил Змачинский и, не дожидаясь ответа, направился к геофизическим палаткам, возле которых запасливый Попков всегда складывал «лишние» доски, рейки и мотки провода. Вернувшись, он быстро соорудил небольшой помост.

– Теперь попробуем ещё раз.

Малков поставил ногу на доски и понемногу стал переносить на неё тяжесть тела. Шаг, ещё шаг, и вот он у места обрыва. Оказалось, что льдиной придавило конец провода. Но теперь, когда самая опасная часть работы позади, вытащить конец из воды, соединить и обмотать изоляционной лентой – сущие пустяки.

Как правило, по вечерам в кают-компании можно услышать последние лагерные новости.

– Измерили мы сегодня глубину, – оживлённо жестикулируя, рассказывает в углу Легеньков, – на счётчике всего 1470 метров, а только вчера она была около 3000. Булавкин мне и говорит: «Наверное, опять над хребтом вылезли. Так, глядишь, в альпинистов превратимся». На всякий случай промерили ещё раз. Оказалось, всё правильно.

Могу сообщить, сколько весит наше оборудование: куртка спецпошива на гагачьем пуху – три и пять десятых килограмма, унты – три килограмма, брюки на гагачьем пуху вместе с поясом – два и шесть десятых килограмма, суконная куртка и шерстяной свитер – один и семь десятых килограмма, шапка пыжиковая – сто граммов, унтята (меховые носки) – двести граммов, бельё – пятьсот граммов.

– Значит, мы почти пуд одежды на себе таскаем?

– Пуд не пуд, а 11 килограммов 500 граммов получается.

– Это хорошо Максимычу, он у нас Геркулес, а вот Легенькову, да ещё без привычки, наверное, трудновато, – говорит Бабенко.

– Но это ему не мешает гореть на работе, – заметил Разбаш.

Громкий смех свидетельствует, что Лёнина шутка оценена по достоинству. Все сразу вспомнили, как вчера Саша Легеньков во время работы неосторожно присел возле паяльной лампы и подпалил себе брюки. Стоявший рядом Шариков потушил пожар, посадив Легенькова прямо в снежный сугроб.

Ужин у нас захватывает обычно следующее число, значит, сегодня уже 13-е, то есть день, в который восемь месяцев назад на льдину высадилась основная партия зимовщиков. По этому поводу разрешено подать на стол коньяк. И, хотя мы шумно отметили окончание второй трети срока нашего дрейфа, за здоровье льдины на этот раз тостов уже никто не поднимал. Всё равно не помогает.

13 декабря

Утомление даёт себя знать всё сильнее и сильнее. Всё чаще слышатся во время медицинских осмотров жалобы на одышку, вялость, быстро появляющуюся усталость. Многие стали замечать нарушение нормального сна. У одних оно проявляется в сонливости, у других, на- оборот, в бессоннице. Причина этого заключается не только в восьмимесячной напряжённой физической работе в мороз и пургу почти без отдыха, сказывается постоянное нервное напряжение, вызванное частыми подвижками и разломами льдины, необходимость постоянного ожидания перебазировки.

Стоит только треснуть льду, как из домиков выскакивают зимовщики. Выработалась даже своеобразная система проверки – «что случилось». Первый, малый круг хозяева домика делают вокруг собственного жилища. Внимательно осмотрев при скудном свете фонариков лёд под домиком и убедившись, что он цел, приступают к обследованию пятачка, на котором размещается лагерь. А если треск был особенно сильным, то осматривается пространство вокруг на 150–200 метров.

Вертолётчики, конечно, первым делом бегут к своей машине, а Комаров – к трактору.

Так бывает по несколько раз за ночь, а сколько таких беспокойных ночей!

Темнота тоже играет не последнюю роль в нашем самочувствии. Она давит, гнетёт, нельзя сделать ни шагу без фонарика. Да и чем он поможет – маленький снопик света?