примадонну, но и в одну из одалисок этого гарема, вследствие чего Консуэло совершает четвертый по счету побег и продолжает с Гайдном свой путь к Вене.

Недалеко уже от столицы они попадают в день храмового праздника в какую-то деревеньку, где им приходится совершенно неожиданно выступить в качестве певцов во время торжественной мессы, благодаря чему они знакомятся с неким приехавшим на праздник прелатом – дилетантом и сибаритом, и покоряют его сердце. Но в то же время Консуэло жестоко оскорбляет самолюбие знаменитого в XVIII веке, второстепенного композитора Гольцбауера, посредственную мессу которого они исполняют вместе с деревенскими дилетантами: ткачом, пивоваром, сапожником и т. д, – и эти неосторожные слова ее впоследствии неблагоприятно отразятся на карьере Консуэло. Гольцбауэр тоже угадывает пол Консуэло и выдает ее тайну сельскому патеру. Консуэло с Гайдном опять поспешно покидают деревню, прежде чем их самозванство откроется и, пройдя порядочное расстояние, попадают к ночи в приорат, как раз к тому прелату, от которого сбежали утром.

В то время, как они в благодарность за гостеприимство услаждают каноника музыкой, – к воротам сада подъезжает почтовая карета, в которой оказывается женщина, долженствующая с минуты на минуту родить и просящая приюта. Каноник, находящийся, благодаря своей любви к комфорту, под башмаком у своей домоправительницы, отказывает бедной путнице, дрожа за свой покой и боясь скандала, неприличного его сану. Злополучную роженицу привозят в деревенский шинок, куда сострадательная Консуэло спешит, чтобы хоть своим участием помочь ей, – и узнает в ней свою бывшую соперницу Кориллу. Корилла тоже едет в Вену, мечтает о блестящем ангажементе, а беременность и рождение ребенка являются ей помехой. И она с проклятиями рождает дочь, – дочь Анзолето, – о чем она проговаривается среди криков и стонов, а чистая, невинная Консуэло – все еще в костюме мальчика – принимает на руки этот «плод любви» бессердечной и развратной женщины и своего лживого и легкомысленного жениха. Едва оправившись, Корилла уезжает – и подкидывает ребенка канонику. Под влиянием Бертони-Консуэло каноник жертвует своим квиэтизмом, выгоняет старую эгоистку-ключницу и принимает на воспитание младенца.

Устроив это дело и в благодарность угостив каноника новым виртуозным лакомством – концертом, – Консуэло не решается, однако, дольше оставаться под кровом доброго прелата, дабы вновь не рисковать раскрытием своего настоящего имени. Она опять-таки, – в шестой раз, – потихоньку сбегает с Гайдном – и наконец добирается до Вены и квартиры своего строгого и нежно любимого маэстро – Порпоры. В Вене она сразу попадает в дорогую ей артистическую атмосферу и в заманчивую актерско-музыкальную среду. Иосиф Гайдн посредством маленькой хитрости поступает в услужение к Порпоре, чтобы потом обратиться в его ученика, а Консуэло начинает готовиться к дебюту в Венской опере. Но во времена Консуэло, как и во все времена, и в Венской опере, как и везде на свете, успех часто зависит вовсе не от таланта, а от ловкости и наглости, а добродетель награждается в книгах гораздо чаще, чем в действительной жизни. Поэтому Корилла благополучнейшим образом успевает прослыть в глазах чопорной Марии-Терезии за благородную вдову, и получает через всесильного временщика, графа Кауница, ангажемент, а Консуэло оказывается недостойной быть принятой в императорскую труппу, так как ее дружбе с Гайдном и даже заботам о ребенке, крещенном прелатом-дилетантом, придают преступную окраску.

Перед нами проходит целая галерея исторических и полуисторических портретов 18 века: представителей тогдашнего венского придворного и артистического мира, начиная со знаменитых певцов, как г-жа Тези и сопранист Каффарелли, композиторов и поэтов – Буонончини, Гальцбауэра и Метастазио, и дилетантов вроде венецианского посла Корнера и его официальной любовницы Вильгельмины, и кончая высшими в государстве лицами, в виде вновь появляющегося на горизонте Консуэло гр. Ходица, премьер-министра гр. Каушица, маркграфини Байрейтской, дочери ее – принцессы Кульмбахской, обоих баронов Тренков – знакомого уже нам Тренка-прусского и свирепого пандура Тренка-венгерского, – и до самой лицемерно-добродетельной и величественной Марии-Терезии включительно.

Автор переносит нас то на интимный музыкальный вечер у Вильгельмины, то на торжественное исполнение оратории «Освобожденная Вефулия» в придворной часовне, то ведет за кулисы венской оперы во время репетиций «Зиновии» и «Антигоны», то в раззолоченный салон надутой и бессердечной жены Ходица, маркграфини, чередуя описание столкновений, артистических триумфов, неудач и треволнений Консуэло среди всех этих, то близких ей по духу, то непонятных и отталкивающих лиц, с изображением жизни ее и Гайдна у Порпоры, ее дочерней заботливости о нем и артистического поклонения этому старому ворчливому ментору.

Но насколько Консуэло томилась в Ризенбурге от недостатка художественных интересов и простора, настолько она теперь, среди кипучей артистической деятельности и разнообразных отношений, тоскует по преисполненной внутренним духовным содержанием жизни с Альбертом. Все чаще она начинает помышлять о данном ею Альберту слове. Но Порпора, которому она поведала свою романтическую любовь, с деспотизмом истинного художника-фанатика не позволяет ей и помыслить об отречении от сцены ради замужества с Рудольштадтом, и не только, не задумываясь, перехватывает и уничтожает письма ее к Альберту, надеясь таким образом расстроить доброе согласие между помолвленными и оттолкнуть Альберта от Консуэло, но даже пишет сам, в совершенно обратном смысле, чем Консуэло, но якобы от ее имени, старому графу Рудольштадту, воображая, что он «спасает» таким образом и артистку от гибели, и Альберта от опрометчивого великодушного шага.

Консуэло, не получая более писем от Альберта и его отца, воображает, что отец и сын одумались и отказались от своего великодушно-романтического намерения породниться с ней. И потому, когда, по болезни г-жи Тези и вследствие вдруг пробудившегося раскаяния Кориллы, ей дают дебют, и она с величайшим успехом выступает в «Зиновии», то она с увлечением бросается в вечно ее притягивавший водоворот оперной жизни, с ее жгучими успехами, сильными артистическими волнениями и ощущениями, трудом и наслаждениями – видит, что нашла свое истинное призвание, и решается навеки обручиться с единственной поглощающей страстью своей жизни – с Искусством.

Ее, правда, смущают кое-какие таинственные явления: то брошенная на сцену ветвь погребального кипариса, то тень, похожая на Альберта, мелькающая перед нею как раз в ту минуту, когда она среди кулис говорит Гайдну о том, что не может жить без сцены, – но она не знает, что это действительно Альберт, таинственно следящий за нею, и не придает этому значения.

Между тем, так как ее ангажемент все-таки не состоялся, то Порпора от ее и своего имени заключает условие с берлинской оперой, и учитель с ученицей едут туда: одна петь, другой дирижировать. По дороге в столицу Пруссии Консуэло заезжает по приглашению