— Боже! — прошептал Дьюранд. Ничего не закончилось. Ламорик еще не вырвался из лап чудовища — Радомора.

Тряхнув головой, Дьюранд ринулся на живую стену последних рыцарей Радомора, круша измочаленной палицей плечи и щиты.

Но ирлакцы просто-напросто отшвырнули его. И ни один человек из войска Ламорика не присоединился к его атаке.

Сквозь эту живую стену Дьюранд время от времени видел Ламорика. Молодой лорд отчаянно уворачивался и парировал удары герцога, наносившего яростные удары мечом. Борода Радомора топорщилась и торчала вперед из-под багрового оскала.

Дьюранд глядел в лица воинов Ламорика. Глаза у всех блестели. Оружие бессильно повисло в обмякших пальцах. Он ахнул от изумления и ярости.

— Дьюранд! — окликнул его кто-то, но юноша, не слушая, снова бросился на преграждавших ему путь воинов Радомора.

Щит Ламорика рвался и прогибался, как лист пергамента, под бешеными ударами меча Радомора. Могучий герцог ежесекундно бросался в атаку, вился и скакал, точно акробат на ярмарке, отрезая Ламорику всякую надежду на атаку или, напротив, бегство. Дьюранд расшвыривал ирлакцев во все стороны.

Сотни раз Ламорик буквально чудом избегал неминуемой смерти. Но вот наконец он зашатался и замер, занеся меч над головой, — в тот самый миг, как Дьюранд наконец пробился через живую стену.

Дьюранд видел, как рванулся вперед Радомор — буквально в дюйме от того места, где стоял Дьюранд. Но было уже поздно. Он опоздал. Всего на мгновение, но опоздал.

За это мгновение герцог сделал прямой, быстрый выпад в грудь Ламорику. Широкий меч пробил кольчугу, сюрко и рубаху — и вошел под плечо молодому лорду. Прямо на глазах Дьюранда. Ламорик так и замер, сжимая занесенный меч.

Мироздание остановилось. Меч торчат в груди Ламорика, сверкая отсветами пожара.

Дьюранд опоздал всего на миг. Он преодолевал крепостные валы и стены, плыл в подземном колодце, сражался с колдунами в святилище — но все равно опоздал. На один миг.

Чьи-то руки ухватили рубаху юноши. На него сыпались удары. Но он думал лишь о Дорвен и о том, как задержался, чтобы обнять ее, пока войско Гирета гибло в пожарах, а человек, спасший его от голодной смерти, сражался не на жизнь, а на смерть. Дьюранд молился о том, чтобы получить ее, и вот теперь Ламорик был мертв.

Там на улице, Радомор все еще сжимал обеими руками меч Клинок Ламорика качался над головой молодого лорда, трепеща в такт последним биениям его сердца, И Ламорик не видел вокруг себя ни единого дружеского лица.

Но даже когда последние силы уже покидали Ламорика, когда он шатался, насаженный на смертоносный клинок Радомора, в глазах молодого лорда внезапно вспыхнула последняя искра решимости. Не успел Дьюранд моргнуть, как слабеющий пальцы Ламорика сжались на рукояти меча — и он единым могучим усилием опустил клинок.

Радомор был совершенно беззащитен. Что мог он сделать, так еще и не высвободив меч?

Из-под стали хлынула кровь, Радомор покачнулся. И вот оба лорда начали падать — вместе. Свиные глазки герцога Ирлакского расширились в изумлении. Бог весть, что видел он в этот последний миг. Ламорик еще раз полоснул сверкающим мечом, но это было уже не важно. Радомор Ирлакский и Ламорик Гиретский рухнули на залитую кровью мостовую.

* * *

Теперь наконец воины Радомора сжалились. Дьюранда пропустили, и он смог ринуться к Ламорику и отшвырнуть от тела своего господина еще слабо шевелящуюся тушу герцога.

— Ламорик! Ламорик!

Несколько мгновений взгляд молодого лорда был темен и расплывчат. Но потом глаза его прояснились и он даже слабо улыбнулся.

— Дьюранд! — подивился он, хотя возглас его вышел скорее стоном.

— Да, ваша светлость! Боже. Я пытался добраться до вас. Морин свободен. Дорвен жива. Война окончена. Я…

— Ты видел. Видел. Должен был!

Дьюранд старался распахнуть господину одежду, думая, что лучше помолчать и попробовать еще что-то сделать.

— Видел? — прохрипел Ламорик, хватая Дьюранда за руки.

— Да, — сказал Дьюранд, рассматривая дыру в стальной кольчуге.

— Я мог бы одолеть его в тот первый день.

Из раны хлестала яркая кровь, заливая складки сюрко. Лезвие Радомора рассекло какую-то крупную артерию в груди Ламорика. Дьюранд зажал отверстие в кольчуге рукой.

— Я мог одолеть его, — морщась, повторил Ламорик.

Дьюранд согнулся над ним, крепче сжимая рану.

— Наверняка.

— Пока города еще стояли. И… — Он снова поморщился от боли. — И знамена развевались.

Безнадежно было и пытаться зажать такую рану. По рукам Дьюранда лилась кровь. Он зажмурился. Сколько смертей в состоянии вынести один человек?

Рука Ламорика ласково коснулась его подбородка. А потом окровавленная перчатка молодого лорда упала. Лицо его было бледным и застылым, как воск. Последний вздох вылетел в пустое небо над Ферангором — небо, свободное от чернецов-Грачей и их воронья.

Во всем городе не слышалось ни звука, кроме треска огня.

Бароны Гирета не смогли найти среди пленников никого знатнее некоего рыжеволосого юнца по имени Лиовер Пенсевальский, чтобы предложить приверженцам Радомора сдаться по всем правилам. Пенсеваль сражался в числе последних воинов Радомора и стоял в кольце, которое не пропустило Дьюранда к Ламорику.

Не успел он, запинаясь, пробормотать положенные слова, как Дьюранд протолкался обратно в толпу и присоединился к молчаливым воинам, что уже начали собирать мертвых. И Дьюранд занимался этой печальной работой, держась подальше от всех, кого знал, покуда дымный день не сменился стылой ночной мглой. Ни думать, ни разговаривать ему не хотелось. И он не мог видеть Дорвен. Только не сейчас.

Тяжелая и тягостная работа позволяла ему не думать, не чувствовать боли и изнеможения. Весь вечер он выносил за стены холодные окоченевшие трупы. И в наступившей темноте спотыкался о жесткие, нелепо торчащие руки и ноги.

Он ни с кем не разговаривал. Люди отыскали где-то носилки и тачки, но по большей части вытаскивали мертвых, просто подхватывая за ноги и под мышки, молча шаркая через ворота во тьму.

Бейден погиб. Дьюранд узнал об этом, когда выволок из города очередного воина в доспехах. Пробираясь обратно мимо горевшего факела, он заметил блестящую в отсветах пламени лысую голову и свисавшие сзади жидкие рыжие волосы. Дьюранд не знал, кто из них окоченел больше, когда он уложил тело среди остальных погибших.

На остаток этой ночи он весь превратился в глаза и руки, не более того.

* * *

На рассвете в глине за городскими воротами ждали сотни повозок. Похоже, что мертвых решили не оставлять, поэтому монервейцы обшарили окрестности на сотни лиг и пригнали сюда все крестьянские телеги, какие только сумели найти. Дьюранд и остальные безмолвные труженики просто-напросто переключились на новую задачу: складывать окоченелых товарищей штабелями в повозки.