— Прочти это, — зарычал он. — Прочти эту проклятую статью. Верь, во что хочешь, думай, что хочешь, но прочти эту чертову статью, или, помоги мне Бог, я…

— Что? — спросила она. — Перейдешь от злостной клеветы к настоящему убийству? Ты на это способен? Можешь пустить в ход нож? Спустить курок? Или просто снова воспользуешься услугами одного из своих прихвостней?

Лаксфорд швырнул газету ей на колени.

— Если ты думаешь, — загремел он, — если ты думаешь, что я собираюсь сидеть сложа руки и ждать, что мой сын станет второй жертвой психопата, ты меня плохо знаешь. А теперь читай эту проклятую статью. Читай немедленно, внимательно и скажи мне, где я ошибся, чтобы я мог спасти жизнь Лео. Потому что, если Лео погибнет… — Голос Лаксфорда дрогнул. Он встал и подошел к окну. Сказал, глядя на стекло: — У тебя есть причины ненавидеть меня. Но не переноси свою месть на моего сына.

Ив Боуэн следила за ним, как ученый наблюдает за особью, которая расширяет его представление о досконально исследованном им виде. Профессия, основанная на недоверии ко всем, опоре на собственное мнение и настороженности по отношению к сидящим на «скамье запасных» и в любой момент готовым нанести удар в спину, не научила Ив Боуэн верить кому-либо на слово. Внутренняя подозрительность — наряду с губительным влиянием политической жизни — довела Ив Боуэн до ее нынешнего состояния, отняв у нее не только ее положение, но и, что ужаснее всего, ее ребенка. Линли ясно видел, что та же самая подозрительность в соединении с враждебностью к мужчине, от которого она забеременела, мешали Ив перешагнуть через себя — поверить и помочь им.

Он не мог с этим смириться и сказал:

— Мисс Боуэн, похититель звонил нам сегодня. Он сказал, что убьет мальчика, если мистер Лаксфорд не подправит свой материал. Теперь вам нет необходимости верить заявлению мистера Лаксфорда. Я прошу вас поверить моему. Я слышал запись телефонного разговора. Ее сделал мой коллега из отдела по расследованию убийств, который находился в доме в момент звонка.

— Это ничего не значит, — сказала Ив Боуэн. Но в ее голосе уже не было прежней уверенности.

— Вы правы. Не значит. Есть десятки ловких способов подделать телефонный звонок. Но если предположить на минуту, что звонок был подлинным, хотите ли вы иметь на своей совести вторую смерть?

— И первая не на моей совести. Я сделала то, что вынуждена была сделать. Я поступила правильно. Я не несу ответственности. Он… — Она указала на Лаксфорда. Впервые ее рука слегка задрожала. Вероятно, увидев это, Ив Боуэн уронила руку на колени, где лежал номер таблоида. — Он… не я… — Она уставилась в пустоту и потом снова повторила: — Не я.

Линли ждал. Лаксфорд отвернулся от окна, хотел что-то сказать, но Линли бросил на него взгляд и покачал головой. За дверью кабинета звонили телефоны, слышался голос Доротеи Харриман. Сам же он сидел, затаив дыхание и думая: «Давай же, давай. Черт тебя возьми, женщина. Давай».

Ив взялась за газету, сминая ее края. Поудобнее пристроила на носу очки. Начала читать. Потом, перевернув страницу, продолжила чтение. Лаксфорд оставался на своем месте. Закончив, Ив какое-то время сидела, положив ладонь на газетную страницу и подняв взгляд лишь до края стола Линли.

— Он сказал, что я не то написал, — тихо проговорил Лаксфорд. — Он сказал, что в завтрашнем номере я должен описать все правильно или он убьет Лео. Но я не знаю, что менять.

— Ты все написал. — Она не подняла на него глаз, голос ее звучал глухо. — Ты все написал правильно.

— Он ничего не забыл? — спросил Линли. Ив разгладила газету.

— Комната номер семьсот десять, — сказала она. — Желтые обои. Акварель с видом Миконоса над кроватью. Мини-бар с очень плохим шампанским, поэтому мы выпили часть виски и весь джин. — Она откашлялась, по-прежнему глядя на край стола. — Два раза мы ужинали поздно вечером в городе. Один раз в заведении под названием «Ле Шато». На второй вечер это был итальянский ресторан. «Сан-Филиппо». Там был скрипач, который все играл у нашего столика, пока ты не дал ему пять фунтов.

Лаксфорд не мог оторвать от нее глаз. На него было больно смотреть.

— Мы всегда расставались задолго до завтрака, — продолжала она, — потому что это было разумно. Но в последнее утро мы этого не сделали. Все кончилось, но мы хотели продлить мгновение до расставания. Поэтому заказали завтрак в номер. Его принесли поздно. Он был холодным. Ты вынул розу из вазочки и… — Она сняла очки и сложила их.

— Ивлин, прости меня, — проговорил Лаксфорд. Она подняла голову. — За что простить?

— Ты сказала, что ничего от меня не хочешь. Ты не желала меня видеть. Поэтому все, что я мог сделать, это класть для нее деньги в банк, — и я это делал, раз в месяц, каждый месяц, на ее личный счет, — чтобы в случае моей смерти, чтобы, если ей когда-нибудь что-нибудь понадобится… — Видимо, он осознал, какой непоследовательной и жалкой была его попытка принять участие в девочке по сравнению с беспредельностью и абсолютной чудовищностью того, что произошло в течение минувшей недели. Он сказал: — Я не знал. Я никогда не думал, что…

— Что? — резко спросила она. — О чем ты никогда не думал?

— Что та неделя могла значить для тебя больше, чем я тогда полагал.

— Она ничего для меня не значила. Ты ничего для меня не значил. Ты ничего для меня не значишь.

— Конечно, — сказал он. — Я это знаю. Конечно.

— Что-нибудь еще? — спросил Линли. Ив снова надела очки.

— Что я ела, что он ел. Сколько поз мы перепробовали. Какая разница? — Она передала таблоид Линли. — Больше в той блэкпульской неделе не было ничего, что могло бы представлять для кого-нибудь интерес, инспектор. Самое интересное уже напечатано: почти неделю Ив Боуэн трахалась с левым издателем этой непристойной грязи. И следующие одиннадцать лет делала вид, будто этого не было.

Линли переключил внимание на Лаксфорда. Прокрутил в голове запись телефонного разговора. К напечатанному действительно нельзя было прибавить ничего такого, что еще больше сокрушило бы Ив Боуэн. Оставалась только одна возможность, совершенно невероятная: Ив Боуэн никогда не была мишенью преступника.

Линли принялся перебирать папки и отчеты на своем столе. Под грудой материалов он нашел ксерокопии двух первых писем от похитителя. Оригиналы по-прежнему находились в седьмой лаборатории — специалисты осуществляли длительную процедуру снятия отпечатков пальцев с бумаги.

Он прочел письмо, адресованное Лаксфорду, сначала про себя, потом вслух.

— «Объяви на первой странице о своем первенце, и Шарлотта будет освобождена».

— Я объявил о ней, — сказал Лаксфорд. — Я назвал ее. Я признал ее. Что еще я мог сделать?

— Если вы сделали все это и по-прежнему не удовлетворили похитителя, остается одно вероятное объяснение, — сказал Линли. — Шарлотта Боуэн была не первым вашим ребенком.

— Что вы такое говорите? — вскинулся Лаксфорд.