Закончив, констебль сказал Линли:

— Она просит, чтобы ей в Амсфордский отдел переслали по факсу фотографию Лаксфорда. Она говорит, что накинула ему на шею петлю и быстро ее затягивает.

При первой же возможности Линли свернул налево и начал продвигаться на север, в сторону Хайгейта и дома Лаксфорда. Нката тем временем сообщил ему о последних действиях сержанта в Уилтшире и заключил:

— Интересно, что Лаксфорд ни разу не обмолвился о своем посещении Уилтшира в прошлом месяце, как на ваш взгляд?

— Любопытное упущение, — согласился Линли.

— Если мы сможем доказать, что он нанимал катер — чем сейчас занимается любимчик Хейверс, — тогда…

— Любимчик Хейверс? — не понял Линли.

— Тот парень, с которым она работает. Вы бы слышали, как у нее плывет голос, когда она произносит его имя. Эти двое запали друг на друга, старина. Помяните мои слова.

— Вы сделали такой вывод по звучанию ее голоса?

— Точно. И это естественно. Вы же знаете, как это бывает, когда тесно с кем-то работаешь.

— Не уверен, — ответил Линли. — Мы с вами вместе уже несколько дней, но никакого особого влечения к вам я не испытываю.

Нката рассмеялся.

— Всему свое время.

На Миллфилд-лейн в Хайгейте раскинули свой стан журналисты. Они осаждали дом Лаксфорда, как неотвязные дурные воспоминания, имея за собой фургоны телевизионщиков, фотографов, ряды осветительных приборов и трех местных шавок, грызшихся из-за выброшенных на тротуар пищевых упаковок. Через дорогу, у восточного края хайгейтских прудов, торчали прохожие, соседи и разнообразные зеваки. Когда «бентли» инспектора заставил толпу перед воротами расступиться, в ней завязли, усиливая общую неразбериху, три велосипедиста и два роллера.

Присутствие полиции у начала подъездной дорожки пока что сдерживало представителей прессы. Но когда дежурный констебль отодвинул заграждение, мимо него проскочил репортер, а следом — два фотографа. Они помчались к вилле, стоявшей на возвышении.

Взявшись за ручку дверцы, Нката спросил:

— Прикажете задержать их?

Линли смотрел, как они бегут к портику. Один из фотографов принялся снимать сад.

— Ничего полезного они не получат, — сказал он. — Можно поспорить, что Лаксфорд на стук в дверь не открывает.

— На собственной шкуре испытывает, каково это, когда вокруг тебя рыскают эти акулы.

— Да, хорошая пища для любителей позлорадствовать, — признал Линли.

Он остановился рядом с «мерседесом». На его стук в дверь открыл констебль и коротко спросил:

— Получили наше сообщение?

— Какое сообщение? — спросил Линли. — Мы ехали в машине. Уинстон был на телефоне.

Констебль понизил голос:

— Дело стронулось. Поступил еще один звонок.

— От похитителя? Когда?

— И пяти минут не прошло. — Он повел их в гостиную.

Шторы были задернуты, чтобы уберечь Лаксфорда от телеобъективов, окна закрыты, чтобы обезопасить от любопытных ушей. Но это создавало мрачную, гнетущую атмосферу, похожую на мертвенную атмосферу склепа, которую не рассеивал даже включенный электрический свет. Кофейные столики, кушетки и сиденья кресел были завалены почти не тронутыми упаковками продуктов. На крышке рояля стояли чашки с подернувшимся пленкой чаем и пепельницы, из которых лезли наружу окурки и пепел. Рядом на полу валялись страницы свежего номера «Осведомителя».

Деннис Лаксфорд сидел в кресле у телефона, обхватив голову руками. Когда полицейские подошли к нему, он поднял голову. Одновременно с другой стороны в комнату вошел инспектор Джон Стюарт, один из коллег Линли по отделу в Ярде. На тонкой шее у него висели наушники, сам он говорил по сотовому телефону. Кивнув Линли, он продолжал:

— Да… да… черт. Попробуем протянуть подольше в следующий раз… Хорошо. — Сложив телефон, он сказал Лаксфорду: — Ничего, мистер Лаксфорд. Вы старались, но времени было недостаточно. — И Линли: — Вы слышали?

— Только что узнал. Что это было?

— Мы записали его на пленку.

Он повел Линли на кухню. Там, между разделочной стойкой и холодильником из нержавеющей стали была установлена записывающая система. Она состояла из катушечного магнитофона, наушников и проводов, которые расходились, похоже, во все стороны.

Детектив-инспектор Стюарт перемотал пленку и включил. Говорили два голоса, оба, по-видимому, мужские, один из них принадлежал Лаксфорду. Второй звучал так, будто звонивший говорил гортанью и сквозь стиснутые зубы. Эффективный способ исказить и замаскировать голос.

Разговор оказался кратким, слишком кратким, чтобы проследить, откуда звонили:

— Лаксфорд?

— Где мой сын? Где Лео? Дайте мне с ним поговорить.

— Ты не то написал, мразь.

— Что — не то? О чем вы говорите? Ради бога…

— Заткнись. И слушай внимательно. Я хочу правду. Статью. Без правды ребенок умрет.

— Я ее написал! Разве вы не видели газету? Она на первой странице! Я сделал то, о чем вы просили. А теперь отдайте мне моего сына или г..

— Ты не то написал, мразь. Не думай, что я не знаю. Сделай все как надо к завтрашнему дню, или Лео умрет. Как Лотти. Ты понял? Завтра, или он умрет.

— Но что…

Запись закончилась, когда на том конце отключились.

— Это все, — сказал Стюарт. — Недостаточно времени, чтобы проследить.

— Что теперь, инспектор?

Линли обернулся на голос. В дверях кухни стоял Лаксфорд. Он был небрит, казалось, не умывался, одежда была та же, что и накануне. Манжеты и расстегнутый воротник белой сорочки пожелтели от пота.

— «Ты не то написал», — произнес Линли. — Что он имел в виду?

— Не знаю, — ответил Лаксфорд. — Бог мне свидетель, я не знаю. Я сделал то, что он мне велел, буквально. Не знаю, что еще я мог бы сделать. Вот.

В руках Лаксфорд держал экземпляр утреннего выпуска «Осведомителя». Часто моргая, он протянул его Линли. Глаза у Лаксфорда заплыли и покраснели. Линли более пристально, чем утром, посмотрел на газету. Лучшего заголовка и сопровождающих фотографий похититель и пожелать не мог. В первом же абзаце содержались нужные ответы на вопросы: кто, где, когда, почему и как. Дальше читать Линли не стал.

— Вот что произошло, насколько я помню, — сказал Лаксфорд. — Может, я ошибся с какой-то подробностью. Может, что-то забыл… видит Бог, я не помню номера комнаты в гостинице… но все, что я мог вспомнить, есть в этой статье.

— И, однако же, вы написали не то. Что он мог иметь в виду?

— Говорю же вам, не знаю.

— Вы узнали голос?