негромкой и жутковатой, а издалека, за ареной, раздавались рыки львов. В темноте их выпускали из клеток в длинный туннель в виде трубы-решетки, которая выходила к арене. Львы ненавидели этот туннель. Они начинали бороться между собой, потому что им было тесно и они не могли ни вернуться в клетки, ни выскочить на арену. Фаррух всегда представлял, что один из львов сбежит. И когда девочки-павлины закончат танец и отправятся в палатку к своей труппе – там, в темном переходе, сбежавший лев настигнет их и убьет.

После «Танца павлина» разнорабочие устанавливали на арене клетку для львов. Для того чтобы отвлечь зрителей от утомительной сборки клетки и установки обручей, которые будут подожжены, в открытом крыле главного шатра исполнялся номер с мотоциклами. Мотоциклы так безумно трещали, что никто бы не услышал крики девочек-павлинов, если бы лев действительно вырвался на свободу. Мотоциклы носились в противоположных направлениях внутри шара из стальной сетки. Номер назывался «Глобус смерти» – потому что при столкновении оба мотоциклиста вполне могли бы погибнуть. Однако доктору Дарувалле представлялось, что номер так назван для того, чтобы за треском моторов никто не услышал, что произошло с девочками-павлинами.

Когда он впервые увидел Суман, она помогала девочкам обрядиться в костюмы павлинов и казалась их матерью, хотя своих детей у нее не было. Но Фарруху также показалось, будто Суман одевает маленьких девочек в последний раз. Когда они убегут с арены и начнется номер «Глобус смерти», сбежавший лев уже будет поджидать их в темном проходе, ведущем к палаткам труппы.

Быть может, если анализ на СПИД будет отрицательным, то Мадху станет девочкой-павлином в «Большом Голубом Ниле». В любом случае, думал доктор Дарувалла, подтвердится ли подозрение на СПИД, или она станет девочкой-павлином, у Мадху мало шансов на благополучный исход. Девочки мистера Гарга нуждались в чем-то большем, чем лечение тетрациклином.

Сомнительная цитата из Мартина Лютера

Мартин Миллс настоял на том, чтобы остаться рядом с доктором и наблюдать за его рутинной работой, поскольку одержимый провозгласил – еще даже до того, как увидел единственного пациента доктора Даруваллы, – что доктор выполняет «работу Господа». В конце концов, есть ли что-нибудь ближе к Христову делу, чем лечение детей-калек? Прямо-таки заодно со спасением их маленьких душ, хмыкнул Фаррух. Доктор Дарувалла разрешил миссионеру следовать как тень за собой, только чтобы проследить за выздоровлением одержимого после побоев. Доктор с тревогой допускал, что у схоласта могла быть серьезная травма головы, но Мартин Миллс настойчиво опровергал эту идею. Казалось, его частичное сумасшествие не имело отношения к травме, – скорее, оно было результатом слепой веры и системного образования. К тому же после испытаний на Фэшн-стрит доктор опасался отпускать Мартина Миллса, чтобы тот свободно шлялся по Бомбею, однако у доктора пока не было времени отвезти сумасшедшего во вроде как безопасную обитель Святого Игнатия.

На Фэшн-стрит иезуит был в абсолютном неведении по поводу того, насколько он похож на Инспектора Дхара, свежие плакаты с которым были расклеены над прилавками вещевого базара. Зато миссионер заметил рекламу другого кинофильма – рядом с «Инспектором Дхаром и девушками в клетушках» был постер «Смертельного желания» с Чарльзом Бронсоном, причем такого же размера, как Дхар.

– Похож на Чарльза Бронсона, – заметил иезуит.

– Это и есть Чарльз Бронсон, – пояснил Фаррух.

Сам миссионер не видел своей схожести с образом Инспектора Дхара. Однако торговцы одеждой смотрели на иезуита недобрыми глазами. Один даже отказался продать ему что-либо, но схоласт предположил, что у купца нет товара нужного размера. Другой торговец закричал Миллсу, что его появление на Фэшн-стрит – всего-навсего ловкий ход для раскрутки фильма. Должно быть, он так подумал, видя, что миссионер упорно носит на руках нищего калеку. Ругался он на языке маратхи, и мальчик с раздавленной слоном ногой в порядке обмена мнениями плюнул в сторону товаров купца.

– Так-так, даже если тебя бранят, просто улыбайся, – сказал Мартин Миллс мальчику-калеке. – Вырази им свою доброжелательность. – Должно быть, иезуит подумал, что причиной такого выпада был Ганеш со своей уродливой ногой.

Достойно удивления, что они вообще выбрались живыми с Фэшн-стрит. Доктору Дарувалле удалось также убедить миссионера постричься. Если на то пошло, волосы у него и так были достаточно короткими, но доктор стал что-то говорить о жаркой погоде, и что станет еще жарче, и что в Индии многие аскеты и святые вообще бреют голову. Стрижку, организованную Фаррухом, осуществил один из трехрупиевых парикмахеров, что болтались без дела в конце торговых рядов на Фэшн-стрит, – он свел прическу Мартина почти к нулю. Однако и «бритоголовый» Мартин Миллс сохранял что-то от агрессии образа Инспектора Дхара. И сходство это выходило далеко за пределы узнаваемой фамильной усмешки.

Джон Д. говорил мало, однако был крайне категоричен – и, когда играл, всегда знал слова своей роли. Мартин Миллс, напротив, никогда не умолкал, но не были ли его слова тоже цитатами? Быть может, это была роль другого актера, истинно верующего человека, который то и дело лезет во все? Не были ли оба близнеца неудержимо категоричны? И тот и другой были определенно упертыми.

К великому удивлению доктора оказалось, что едва ли не большинство бомбейцев признавали Инспектора Дхара в Мартине Миллсе; хотя многие не находили никакого сходства между ними. Вайнод, хорошо знавший Дхара, никогда не сомневался в том, что Мартин – это Дхар. Дипа тоже знала Дхара, и она была равнодушна к славе кинозвезды, поскольку никогда не видела фильмов с ним. Инспектор Дхар как персонаж ничего для нее не значил. Когда Дипа увидела миссионера в приемной доктора Даруваллы, она тут же приняла Мартина Миллса за того, кем он и являлся, – за добродетельного американца. Но таковым она считала и Дхара. Если жена карлика никогда не видела фильмов об Инспекторе Дхаре, она видела появление Дхара на телевидении в рекламных роликах, посвященных больнице для детей-инвалидов. Дхар всегда воспринимался Дипой как благодетель и неиндиец. С другой стороны, у Ранджита не было никаких заблуждений относительно миссионера. Медицинский секретарь почти не находил в этом хрупком схоласте сходства с Дхаром. Ранджит даже не подозревал, что они близнецы; он лишь прошептал доктору Дарувалле, что никогда не знал о существовании брата у Дхара. Учитывая физическое состояние избитого Мартина Миллса, Ранджит предположил, что он был старше Дхара.

Первым побуждением доктора Даруваллы было скрыть Мартина Миллса ото всех. Он надеялся, что, как только довезет миссионера до Святого Игнатия, Мартина там будут постоянно скрывать. Фаррух хотел, чтобы Джон Д. сам решил, знаться ему с близнецом или