«Остановились» — слово с довольно растяжимым значением, и я сказал ему, что «остановился» в лавке, где мне дали эту бумагу, и назвал имя маленькой улицы.

— Я знаю это место. Аттено, он вас приютил?

— Надеюсь, по крайней мере, что он меня не прогонит.

Инклито рассмеялся; у него хороший, громкий, раскатистый смех.

— Если прогонит, я покажу вам свою канализацию. Ту, которая не сработала и в ней всегда сухо. Было бы хорошее место для сна. Я заеду за вами в шесть, хорошо? Туда, где вы остановились.

И вот я здесь. Еще нет шести, но мне больше нечего делать, и лавочник, который очень любезен, позволяет мне сидеть у его окна и писать. Я полагаю, что являюсь своего рода живой рекламой. Я снова подмел его полы, как сделал это в уплату за свою десть бумаги, смахнул пыль и переставил несколько мелких предметов на его полках, которые стояли в некотором беспорядке — задачи моего детства. Я хотел бы связать ему перья в пучки, как делал для моего отца, но он уже связал их сам.

Жаль, что я не мог брать за нашу бумагу столько же, сколько он за свою. Мы с Крапивой были бы богачами.

То, что Инклито сказал о своих канализационных трубах, очень неприятно напомнило мне большую канализацию на Зеленой, под Городом инхуми. Если я собираюсь продолжить хронику своих злоключений (а именно этим я, кажется, и занимаюсь), то должен включить в нее и это, самое ужасное.

Сухожилие и остальные спали. Я сидел и размышлял о кратком визите Крайта, когда пришел Сосед. Он открыл дверь и не закрыл ее за собой, а я так погрузился в себя, раздумывая, стоит ли мне будить остальных и убеждать их бежать, пока они могут, что мне было трудно отвечать ему разумно.

— Ты наш друг? — Он улыбнулся и указал на кольцо Саргасс. Его голос был волнующим, но я не могу описать, почему: что бы он ни говорил, он словно говорил мне, что все плохое, что когда-либо случалось со мной, было шуткой.

— Да, — ответил я. — Я имею в виду, что хотел бы им быть.

Он снова улыбнулся. Хотя поля шляпы затеняли его лицо, я увидел, как блеснули его зубы.

— Тогда ты откроешь для нас канализацию? Мы просим твоей помощи.

Всеми фибрами души я хотел сказать, что открою, что я с радостью буду трудиться в его канализации всю оставшуюся жизнь, если это то, чего он хочет. Вместо этого я сказал:

— Я не могу, мы здесь пленники. — Поскольку я мог видеть открытую дверь за ним (и в какой-то степени сквозь него), это было чрезвычайно глупое замечание.

Он мельком посмотрел вокруг.

— Да, твои похитители могут рассердиться на тебя.

— Я надеюсь... Это действительно не имеет значения, но мне не нравится оставлять здесь своих друзей. Мы можем взять их с собой?

Он покачал головой.

— Я так и думал. Мой сын?

— Нет.

К этому времени мы уже вышли за дверь, которую он с шумом захлопнул за нами.

— Это их разбудит, — пробормотал я. Про себя я боялся, что это привлечет сюда инхуми.

— Мы хотим разбудить всех вас, — сказал он.

— Ты имеешь в виду, что мы в опасности? Для этого уже слишком поздно. Мы это знаем. — Я объяснил ему, как мы захватили посадочный аппарат и как инхуми опять схватили нас, когда мы приземлились.

— Ради вашей безопасности, — сказал он, когда я закончил. Теперь, когда я знаю тайну Крайта, я понял и его замечание, но тогда я не имел ни малейшего понятия о том, что он имел в виду.

Мы вышли через узкую дверь в пустой двор, а оттуда на улицу. В ночном небе виднелись два светящихся тела, слишком большие для звезд; они, казалось, порождали тени (по большей части расплывчатые и рассеянные, но иногда глубокие), не давая света. Я имею в виду, конечно, что они производили такое впечатление.

— Ты боишься замкнутых мест или подземелий? Многие из вас такие.

— Понятия не имею. Давно уже не был ни в одном из них. — Уже заговорив, я вспомнил яму, из которой Крайт спас меня, и добавил: — Кроме одного, и я боялся его, потому что не мог выбраться оттуда.

Он задумчиво посмотрел на меня. Слова, написанные в том виде, в каком я их только что записал, звучат глупо; я не мог разглядеть его лица достаточно четко, чтобы узнать его выражение. Скажу только, что он повернулся ко мне лицом и, казалось, изучал меня несколько секунд.

— Ты сможешь выбраться из этой канализации, — сказал он мне, — если только не утонешь.

— Это хорошо.

— Если ты испугаешься, ничто не помешает тебе уйти до того, как канализация снова откроется. Ты сделаешь это?

— Полагаю, что смогу. И постараюсь не испугаться. Разве ты не пойдешь со мной?

— Нет, — сказал он.

После этого мы долго шли молча, миновав несколько улиц, по крайней мере четыре или пять. Это было в Городе инхуми, и, хотя это было поздно ночью, именно ночью они наиболее активны, как на Зеленой, так и здесь. Тогда мне показалось странным, что мы не видели их, а они — нас; но теперь я знаю, что те, кто был активен, искали крови и не ожидали найти ее в своем городе.

— Я мог бы пойти с тобой, — сказал мне Сосед. — Я мог бы открыть канализацию сам, без твоей помощи. Будет только справедливо, если я скажу тебе это.

— В таком случае я вдвойне благодарен тебе за то, что освободил меня.

— Если я помогу тебе, она снова засорится.

Он ждал, когда я заговорю, и я кивнул.

— Мне так кажется, хотя я могу и ошибаться. Она почти наверняка снова засорится, даже если ты сделаешь, как мы просим. К сожалению, это наиболее вероятный исход.

— Но, возможно, не в ближайшие годы, — предположил я.

— Это верно и не имеет значения. Важно то, что она может никогда не засориться, если ее откроешь ты.

Кажется, я улыбнулся и, боюсь, улыбнулся горько:

— Ты думаешь, у меня есть чудодейственные способности?

— Если ты не знаешь, — мрачно сказал он мне, — то и я не знаю.

Мы свернули к зданию, которое было еще менее целым, чем большинство зданий в этом разрушенном городе — без крыши, пол усеян разбитыми камнями.

— Можно ли отсюда попасть в канализацию? — спросил я.

— Нет. Мы могли бы войти в канализацию из подземной комнаты, в которой ты был заключен, и точка, в которой ты войдешь, находится далеко отсюда. Ты не будешь возражать, если я дотронусь до твоего лица? Я считаю это целесообразным. — Я согласился, и он помазал обе мои щеки сладко пахнущим маслом, аромат которого, как мне показалось, исходил из более далекого витка, чем те три, о которых я знал. Это наводило на странные мысли, мысли настолько сильные в то время, что казались сновидениями наяву. Что, возможно, и было его целью.

Я разговаривал с продавцом канцелярских принадлежностей. Его зовут Аттено, как и сказал Инклито. Я спросил, можно ли мне сегодня переночевать в его лавке, и пообещал, что ничего не возьму без его разрешения. Он говорит, что приготовит для меня маленькую постель, под этим, я полагаю, он подразумевает, что одолжит мне одеяла. Что за перемена! И все же я не жалею, что оставил наши одеяла девушке из Хана, хотя с тех пор сплю в сутане. Я разорвал ее в двух местах, идя через лес, но одна добрая женщина починила ее.